Перед грозой

Петр ничего не сказал. Коротко кивнул и вышел, громко хлопнув дверью. Медленно побрел по раскисшей дороге, с трудом вырывая сапоги из месива снега и грязи Прошел мимо Харламовых. С бабкой Степанидой коротко поздоровался, заставив ту испуганно ойкнуть при его приближении.

– Батюшки свят, живой вернулся!– пробормотала она, долго глядя ему в след, поверх покосившегося плетня.

Странный был взгляд у бабки Степаниды…Странный и жалостливый. Списав его на смерть отца, Петр спустился на низы к своей хате. Узкая калитка была распахнута настежь. Во дворе топтались бабы и мужики, негромко переговариваясь между собой.

– Здорово ночевали!– поздоровался Подерягин, заставив крайнюю к нему бабку Марфу вздрогнуть от слишком громкого звука его осипшего голоса.

– Ой, Господи!– ойкнула она. Беспомощно оглядываясь на своих товарок, замерших у порога с открытыми ртами. Двери в хату были распахнуты настежь. Половики убраны, а на покрашенных половой краской досках отчетливо виднелись следы нескольких десятков ног. Неужели до сих деда не похоронили? Подумал Петр, прислушиваясь к надрывному женскому плачу, доносившемуся из дома.

– Свят! Свят! Свят!– перекрестился дед Гришака, опираясь на сухую кривую палку, выполняющую у него функции костыля.

– Петя…– на пороге избы показалась Анна – старшая сестра Акулины. Замотанная в черный платок в накинутом на плечи дедовом зипуне. Возле ее ног испуганно жалась Шурочка, держась за цветастый подол потертого платья. Где же Акулина-то? Где? Позади Петра зашушукались соседи. Он с трудом разобрал то, о чем они болтали между собой. До него доносились лишь обрывки фраз, заставляющих холодеть душу.

– Посмотри-ка, как вышло-то…

– Вернулся, а дома горе какое…

– Жаль мужика!

– Папка!– Шурочка вся в слезах бросилась к нему. И он подхватил ее на руки, прижав к себе со всей той силой и нежностью, на которые был способен, окончательно огрубев на этой сумасшедшей войне. Он вдыхал пряный запах, ее черных, доставшихся от матери волос, гладил нежную кожу щек, целовал ее маленькие ручки, обхватившие натруженную красную шею.

– Папка!– шептала она ему на ухо, продолжая реветь, то ли от счастья. То ли от горя, свалившегося на их семью.

– Батя!– разутый Колька по холодному снегу бросился вслед за сестрой.– Батяня вернулся!

– А я знала, что ты обязательно придешь!– важно заявила Шурочка, умостившись на руках отца. Петр улыбнулся, оглядев притихших соседей, прятавших от него свои красные от слез глаза. Поймал спокойный, чересчур спокойный взгляд Анны и спросил:

– А где Акулина?

И понял в этот миг все по глазам ее сестры. Ему ничего не надо было больше говорить. В ее черных, как омут, излишне спокойных глазах, он прочел все, что хотел узнать о судьбе своей жены.

– Мамка наша…– захлебнулась слезами у него на руках Шурочка, и холодные капли брызнули ему на небритую щеку, а Колька лишь сильнее вжался в него, будто боясь, что в этот самый миг отец исчезнет.

– Аня…– прокричал он ей в след, беспомощно огляделся по сторонам, снимая дочку с рук. – Аня!– прокричал он, бросаясь в дом за сестрой жены.

В нос ударил стойкий запах парафина и ладана. Пахло чем-то сладким и приторным. Две бабки сидели в углу, попеременно что-то читая. Одна из них периодически всхлипывала протяжным противным голосом. В ней он с трудом узнал свою тещу.

– Аня…

Посередине горницы на трех стульях стоял грубо сколоченный необитый гроб, в котором на подушке из сосновых иголок лежала его жена. Лицо Акулины после смерти стало, словно восковым. Нос заострился, а черты лица стали еще круглее, чем раньше. Она была бледна. Одета в их свадебное платье, которое она когда-то берегла для Шурочки. Глаза прикрыты, а лицо умиротворено. В натруженных пальцах догорала восковая тонкая свеча.

– Упокой душу…– как обухом по голове, прозвучала молитва одной из бабок.

– Аня…– Петр, не сдерживая слез, обратился к сестре жены, суетящейся в изголовье.

– Анна!– она обернулась с поджатыми губами и злым взглядом. Ей не хотелось вовсе этого разговора. Тем более сейчас, в такой день, у гроба своей самой младшей сестренки.

– К-к-как?– выдохнул он, борясь перехватившим дыханием комом, застрявшим где-то в легких.

– Деда Федьку расстреляли…Она поехала с немцами, которые стояли у нее на постое за ним. Простудилась. Фельдшер говорит воспаление легких. Сделать ничего нельзя было,– Анна нарочно говорила короткими рубленными фразами, чтобы ее речь звучала сухо, а не оправдательно.

– К-как?

– Отца похоронили, как положено, Петя…Не волнуйся!– сообщила Аня, вытирая руки об передник, присаживаясь на скамью рядом с севшим на пол и обхватившим голову руками плачущим Петром.

– Акуля…

– Ты надолго?– спросила она.

– Милая…родненькая…дорогая…– он причитал совсем по-бабьи и не стеснялся этого. Боль от потери двух близких людей опустошила его, изгнав все возможные эмоции из головы.– Акулиночка…Дружечка моя…

Петр не мог поднять головы и посмотреть на гроб. Он мог только выть, захлебываясь в собственном ужасе и от его дикого крика ломило уши.

– Дружечка моя!