Перед грозой

Габриэлю уже некуда было отступать, когда Виктория — по-королевски — сделала еще шаг вперед (победоносным движением — бедра, грудь, руки, голова, статуя, невидимые крылья). Габриэлю не оставалось ничего, как только зажмурить глаза. И тут он упал. Жаль его было, похожего на поверженного архангела с перебитыми крыльями и грязным лицом, — будто ураганом бросило птицу в грязь, и крылья уже ее не спасут. Румянец исчез, и лицо снова стало землистым. Он был как труп, только глаза блестели. Жаль его было. Виктория не смогла сдержаться. Наклонилась, протянула руку, сверкали ее глаза.

Сверкали ее глаза (словно свет преломился в навернувшихся слезинках), дрожала рука, когда она протянула ее, чтобы помочь Габриэлю встать; она спросила:

— Вы больны?

И поникшие крылья вдруг обрели силу, расправились, поднялись; и, до того как она к нему прикоснулась, архангел вскочил, взмахнув руками — своими могучими крыльями, и пересохшим языком пролепетал:

— Нет! Нет!

Словно его подняли с земли крылья более могучие, чем крылья эллинской Победы. Это был разгневанный архангел. Великолепный. Величественный в своей красоте. С грозным взглядом и сжатыми в кулак руками. Грозный архангел Гавриил! Пет, это не сладостный провозвестник чуда, с лилией в руке и сверкающим нимбом. Это — огненный архангел у врат рая.

— Нет! Нет!

Столь резким был ответ, что у прекрасной женщины улетучилось чувство жалости, и, пристыженная, охваченная замешательством, она спустилась по винтовой лестнице. Словно изгнанная из рая.

Второй раз Виктория и Габриэль встретились поздним вечером. Виктория, быть моя «ет случайно, задержалась в церкви после богослужения; еще горели светильники перед статуей Христа. Освещая себе путь фонарем, позвякивая ключами, Габриэль спустился закрыть двери; различив чей-то темный силуэт, он намеренно стал громче греметь ключами. Из темноты выступила женщина и последовала за юношей, которого настигла уже возле дверей, и, выходя, вдруг обернулась, выпрямилась и пожелала ему спокойной ночи.

«Какой я все-таки дикарь, я был так с ней невежлив, даже не ответил ей, даже не спросил ее, как здоровье Луиса. А, что за важность, что за важность, что за важность!» — пронеслось в голове у так и не открывшего рот Габриэля, когда он пришел в себя после новой встречи с Викторией, но всю эту ночь он впервые в жизни провел без сна.

На следующее утро все заметили, что колокола фальшивят, сбиваются с ритма. Звон становился все беспорядочнее — словно сердце больного, когда поднимается Жар, — в четверг, в пятницу, в субботу. В воскресенье сердце било набатом. Обезумевшее сердце селения. И всех сбило с толку.

В среду, четверг, пятницу, субботу и в воскресенье — он мучился:

«Почему я с ней не поздоровался? — И тут же машинально отвечал сам себе: — Что за важность! Что за важность!.. Что за важность, что за важность…»

Воскресенье. После полудня. После воскресной мессы. Опустела площадь. Люди разъехались по своим ранчо, разошлись по домам. Закрыты лавки. Окна и двери домов. Смолкли колокола. Безлюдны улицы. Гложет тоска. Некуда идти, некуда выйти. А солнце все еще высоко. Прекрасный день, уже ни на что не годный. Глухие удары крови, жаждущей воспламениться. Скука мертвых часов. Самое тяжкое время на этом краю света, в этом изгнании. Нельзя работать, нельзя пойти в гости, пет никаких развлечений, предвечерние наставления уже позади, а до ужина и постели еще далеко. Надоевшие всем разговоры. Взаперти. Зевота. Жаль, такой прекрасный день — впустую. Время от времени — мужские шаги. Кое-кто читает или погружается в мечты, но таких мало. По воскресеньям даже наставления кончаются рано.

Так было, когда Габриэль и Виктория встретились в третий раз. Досада на самого себя и какая-то тревога, охватившие юношу, заставили его в тот день, под вечер, в воскресенье Доброго пастыря, отправиться в поля и бродить по ним, подобно лунатику. Впоследствии юноша мог бы даже поклясться, что вопреки своей воле, неожиданно он очутился на улице, где был расположен дом Пересов. Два предшествующих дня он боролся с собой. А этим вечером шел, словно преступник. И из церкви он вышел тайком, как если бы задумал совершить преступление. («Нет, я только пройду мимо, а почему бы и нет? Ведь по улице ходить не запрещено, да и у всех окна закрыты».)На углу улицы Камелии его встретил дон Альфредо:

— Какое чудо, ты гуляешь!

Габриэль задрожал, как вор, пойманный с поличным.

— Как удачно, ну прямо перстень на палец, как удачно я тебя встретил; скажи мне, это верно, что как раз сейчас сеньор приходский священник принимает нового политического начальника? Мне передавали… но чего ты дрожишь? Какое-нибудь плохое известие?