Он хотел сказать: я чужд тем далеким городам и не смог бы заставить говорить их колокола; ведь колокола каждого селения сродни голосу того или иного человека: этот говорит хрипло, а тот звонко; один заикается, другой тараторит; не обязательно ими восхищаться и им подражать, — лучше воспринимать их такими, каковы они есть, отзываясь на малейшие особенности их достоинства и слабости. У Габриэля уже есть опыт: года два назад дон Дионисио, желая укрепить его в призвании, благословил юношу на учение и — если будет возможно — на то, чтобы он остался на церковной службе, а потому послал его в семинарию в Сан-Хуан-де-лос-Лагос. Интерес к колоколам привел юношу на колокольню местной церкви, где он проводил большую часть дня: как-то в субботу впервые, когда ему было дозволено звонить в колокола, чтобы призвать на «Salve», он посеял замешательство во всем приходе («Почему вдруг погребальный звон?»), ибо не сумел заставить колокола звучать иначе, — их звон был полон скорби, как было полно скорби его селение, и рука его повиновалась какой-то тайной воле, которой он не мог противостоять: словно само селение, воплотившись в нем, говорило его собственным голосом. Он так и не смог достичь того, чтобы колокола Сан-Хуана звучали у него так, как звучали они у местного звонаря, и ни разу не преодолел он тоску и сломленность селения, которое жило в его крови, призывало его в каждом воспоминании, не покидало его ни на минуту. Он не мог подражать чужой манере, а когда пытался, его охватывал стыд, будто он распространял ложь. Он никогда не ощущал ритма чужого селения пли города, и никогда чужое не вызывало у него любви; вновь и вновь он возвращался на свою колокольню — с одной стороны кладбище, с другой — Дом покаяния. И колокола Сан-Хуана так и не подчинились ему; голос их восставал против чужака, который силился выразить непостижимые для них чувства. И если уж им были недовольны слушатели, то еще более был недоволен он сам.
Когда Габриэль отрывается ненадолго от созерцания вечно переменчивого неба и вечно неизменного пейзажа и от колоколов, он берется за книги. Он не испытывает особой жажды к чтению, как Мария, но зато он читает более сосредоточенно и неторопливо, и стихи он любит больше, чем романы: он повторяет их вслед за аккордами колоколов; многие из них он помнит и, даже не понимая их полностью, декламирует небу, ночи, селению — под колокольный звон. О его увлечении стихами никто не знает; однажды он декламировал стихи — как всегда просто, не прибегая к жестикуляции, а в это время Марта поднялась на колокольню; Габриэлю, напуганному тем, что кто-то его услышал, хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила его; кажется, ни разу в жизни он не испытывал подобного стыда и не будет испытывать; к счастью, Марта не слишком оценила эту склонность своего подопечного, который с тех пор принимает псе меры предосторожности, прежде чем отдаться сладостному занятию. Романы для него более трудны, и он не способен читать быстро, но кое-что он прочел. «Смерть Нормы» [87]заставила его провести без сна многие ночи, и до сих пор он с волнением думает о Дочери Неба; натуралистическая развязка ему не понравилась; он предпочел бы, чтобы ангел но превращался в женщину во плоти и крови и не было бы в конце прозаической свадьбы, — в те дни Габриэлю хотелось, чтобы самый малый колокол звучал как скрипка. Теперь он читает «Отверженных». И никому неизвестно, откуда он берет книги.
И она и он — бойкая Мария и молчаливый Габриэль — не знают, насколько они близки друг другу, и словно живут на противоположных полюсах.
2
После утра страстного четверга — утро пасхального понедельника довершило потрясение Виктории. Она испытала какое-то неизведанное чувство. Глубокий душевный переворот. Как будто бы одно и то же созвучие — триумфальное и погребальное — вознесло ее на небо и схоронило под землей, в чистилище, в преисподней, в вечности. Вечность божественная и трагическая. Кто мог вызвать из убогой бронзы эти неслыханные голоса? Каждый удар, даже самый слабый и привычный, обладал пронизывающими вибрациями, которые все глубже и глубже проникали в душу женщины, приводя ее в смятение. Не здесь ли тайна ее страсти к этому убогому селению? Наслаждение и пытка. Неиспытанные. Глубочайшие. Наслаждение от пытки, пытка наслаждением, неотделимые друг от друга, не оставляющие выхода.