Перед грозой

Поначалу она втайне опасалась, что ее сестра отнесется холодно к этой затее, но Мария разделила радость Марты, проявив заботливость девочки, пекущейся о кукле, — ухаживая за Педрито, она забывала о собственных огорчениях. Мария помогала приодеть его для роли Хуана Диего, сшила ему несколько костюмчиков, каждый день причесывала его; она даже предложила сеньору приходскому священнику устроить в этом году посадас [110], с тем чтобы сиротка исполнял роль пастушка; за целую педелю до сочельника она стала сооружать Вифлеемский вертеп, и хотя ей не удалось уговорить дядю разрешить посадас в приходе, все же он позволил ей установить вертеп в зале приходского дома.

Вместе с Мартой они тайком приготовили игрушки и детскую одежду, чтобы, вопреки местным обычаям, в эту ночь сироту навестил новорожденный Христос и оставил подарки в его сандалиях, — и как было приятно порадоваться удивлению Педрито в рождественское утро!

Мария придумывала чудесные сказки, будившие воображение ребенка.

Марте по душе было ребяческое ликование сестры, и она уже предавалась мечтам — заботиться о детях Марии, в появление которых она верила.

Комета Галлея

1

Первое января 1910 года наступило в селении, как любой другой день. Рождество и Новый год здесь считаются праздниками весьма второстепенными; им радуются меньше, чем даже воскресенью, поскольку недостает базарного шума. Семьи и отдельные лица не привыкли обмениваться подарками или поздравлениями. На рождество, по крайней мере, служат три мессы; служит их один и тот же священник, как и мессу в поминовению усопших, но утренняя месса бывает не каждый год, а когда бывает, то ее служат, как простую мессу, с пением одного только священника без диаконов, без особой пышности. Какой-то дымок печали, потянувшийся за празднованием восьмого и двенадцатого декабря, к рождеству стал более ощутимым и сгущался по мере приближения конца года; он претворялся в размеренные удары колокола, призывавшего к покаянию тридцать первого декабря; колокольный звон к ночи звучал все громче, все весомее, все мрачное, он звонил словно по покойнику, гудел набатом, как будто мир и жизнь неумолимо подходили к своему завершению и никогда не воскреснут. Туман воспоминаний, угрызений совести, утраченных сокровищ, неудач, недостижимых горизонтов, туман бессилия; скорбь по невозвратному бегу времени, которое не удержать в жадно сомкнутых руках; скорбь по преходящему — о том, что вчера было живым, a сегодня стало прахом; о том, что сейчас живет, а вскоре — когда неизвестно — будет похоронено и развеяно по ветру: близкие люди или мечты, любовь, дело, быть может, сама жизнь с ее цветами, листвой и корнями; пессимистическая печаль от подступающей неуверенности, неопределенности, от рутины, от работы, от разочарований, от чрезмерных усилий; печаль проверяемой совести, внутреннего осуждения, цели без убежденности и энтузиазма, проблем, которых по могло решить время; печаль ненайденной любви; печаль смерти, неведомой и неотвратимой. Рассвет встречают с печатью смертельной усталости на лицах — утро первого дня нового года. Это усталость каторжника на заре нового дня; усталость перед столько же бессмысленной, сколько непосильной работой. И потому пожелание: «Счастливого Нового года!» — порой срывающееся с уст приезжих, звучит издевкой; эта условность претит обитателям селения, здесь не поздравляют с Новым годом ни родных, ни соседей, для всех это всего лишь странная формула, чуждая местным нравам. И, наоборот, чаще всего слышится: «Какие еще напасти принесет этот год?» — «Кто из пас доживет до своего дня рождения!» — «Кто осмелился бы сказать такому-то и такой-то, что в этом году они будут покоиться под землей, они, в прошлом году еще полные жизни». — «Если этот год будет столь же плох, как прошлый, я не знаю, что и делать». С церковного амвона, из исповедален раздаются голоса увещевания: «И ты не используешь эту отсрочку, ниспосланную провидением? Еще один год будет потерян для спасения твоей души — лишь об этом ты должен беспокоиться. Смотри, ведь это, может быть, последний год твоей жизни». Жалобы и наставления. Никаких примет праздника: в селении первый день года не отличается от любого другого: ни объятий, ни добрых пожеланий, ни взаимных улыбок. Печаль в глазах, печально звучат шаги тех, кто стремится избежать дружеских встреч в этот день, печалью пронизаны одиночество, пустота улиц.

Не осведомленный о сем странном обычае, политический начальник принялся было рассыпаться в поздравлениях, обмениваться объятиями и рукопожатиями; все это было встречено холодно и даже с каким-то испугом, и он понял, что продолжать не следует. Крайне раздосадованный, он решил закрыться в своем доме, повинуясь общепринятому порядку.

Первого января 1910 года не было каких-либо других новостей.

2