Читаем Перед грозой полностью

Ему претила необходимость ознакомиться с обстоятельствами этого — еще одного — преступления, и куда в большей степени, чем в доме дона Тимотео; однако, увязав воедино многочисленные версии убийства, изложенные разными перебивавшими друг друга людьми, дон Дионисио уяснил следующее: Микаэла возвращалась от Лопесов, к которым она заходила чуть не каждый вечер, когда ее нагнал Дамиан. Передавали, что донья Рита, та, которая перешивает чужое, слышала, как он говорил Микаэле: «Сейчас же, и как можно скорей, я тебе ужа сказал, у меня большая беда», — но донья Рита не открыла окна — голос мужчины ее напугал. (Позже, до полного изнеможения, донья Рита будет вновь и вновь повторять свой рассказ, расцвечивая то, что она якобы слышала, сидя с шитьем у закрытого окна.) Крессенсио видел, что, когда Микаэла повернула за угол своего дома, Дамиан схватил ее и хотел поднять в седло; подавив страх, Крессенсио выскочил на помощь девушке, но той уже удалось вырваться, и она побежала, а Дамиан выстрелил в нее, все еще надеясь догнать ее и увезти; завидев Крессенсио, он пришпорил коня; Микаэла, прежде чем упасть, сделала еще несколько шагов, а потом, когда ее подобрали дон Хасинто Буэнростро с женой и дочерьми, она сказала им: «Ничего с ним не делайте. Отпустите. его! Он не виноват — я любила его и люблю, я никого так не любила. Отпустите его!» Как раз в этот момент вернулись донья Лола и Хуанита (дон Иносенсио тоже присутствовал — его отыскали в лавке дона Эрменехильдо Кесады и сообщили о том, что случилось), и Микаэла еще смогла через силу вымолвить: «Вот и перестану вас щучить». Передавали, что это были самые последние ее слова, но, когда появился падре Ислас, в ней еще теплилась жизнь.

Взглянув на сеньора приходского священника, донья Лола в отчаянии закричала:

— По-вашему, она осуждена на муки вечные? Ах, нет, нет, боже мой! Скажите, что нет!

Сеньор священник начал что-то говорить ей, желая успокоить ее, утешить. Однако, словно ничего не слыша, донья Лола, совсем обезумев, вновь разразилась громкими воплями:

— Что мы сделали богу, что он так поступил с нами? Это же несправедливо! — И богохульства полились безудержным потоком, так что присутствующим пришлось сначала заткнуть уши, а затем и вовсе покинуть дом.

Дон Дионисио оставался до тех пор, пока его ласковые увещевания не уняли бедную женщину. Дон Иносенсио заперся в своей комнате и не хотел никого видеть.

Затем сеньор приходский священник направился в тюрьму. («Обычное преступление, — думает он, — обычное преступление! И это, когда уже почти десяток лет в селении не было ни одного убийства; час сатаны подвергает испытанию труд долгого времени; мои грехи, мои промахи, быть может, содействуют этому; беда тебе, пастырь, одолевают тебя слабости, несчастен ты, несчастно твое селение!») Он приказал, чтобы били колокола, и призывал молиться за упокой души погибших и во спасение живых, дабы угрызения совести мучили злодея, который, увидев перед собой приходского священника, сжал кулаки и пробормотал сухо:

— Не думайте, что я стану исповедоваться!

И еще — короче:

— Оставьте меня!

— Я пришел узнать, не смогу ли я быть тебе чем-нибудь полезен, только за этим я и пришел, — с кротостью в голосе возразил ему дои Дионисио, но на его слова преступник отвечал молчанием, молчанием, в котором раздавались, обвиняя его, удары всех колоколов.

— Почему не велите перестать бить в колокола?

— Как мы можем заставить смолкнуть глас господа?

— Я рехнусь от этого.

— Потому что не хочешь слышать, что они тебе говорят, и думаешь лишь о том, что они тебе напоминают.

— Прикажите, чтоб перестали!

— А как мы сможем прекратить вой собак, они повсюду воют всю ночь напролет?

— Хорошо сказано. Лучше уж колокола, чем собачь® вытье.

Снова воцарилось длительное молчание в темном помещении, зловеще освещаемом сосновой лучиной.

— А вы вправду хотите оказать мне милость?

— Я уже сказал тебе, я ради этого и пришел.

— Скажите им, чтобы не оставляли меня ночью в темноте.

— Я пришлю тебе керосиновую лампу.

— Вы, конечно, объявите всем, что мне страшно.

— Перед господом ты должен испытывать страх.

— Хотите, скажу вам правду? Я не верю в бога.

— В таком случае, почему ты не можешь слышать собачьего воя, не хочешь оставаться в темноте? Боишься, что тебя убьют?

— Вы хорошо знаете, что я хочу умереть, и если бы знал, что вы способны на это, попросил бы вас убить меня.

— Это ты хотел убить меня.

— Да, я и не отрицаю этого. А если так, уходите.

— Нет. Я пришел не для того, чтобы упрекать тебя. У тебя есть свои причины, а у меня свои — я хочу облегчить тебе твое одиночество, хочу укрепить твой дух.

— Нет, лучше уходите, от вашего присутствия мне еще хуже. А что касается моих причин…

— Я не хочу их знать.

— Дайте сказать! Именно вас я обвиняю за все, что делается в селении, ведь в селении невозможно дышать… Вас, но — главным образом — этого падре Исласа.

— Но ведь мы лишь препятствуем распущенности, противоречащей божьим заветам.

— Вы понимаете, мне не до споров.

Перейти на страницу:

Похожие книги