— В августе семьдесят седьмого. В понедельник. В начале того года, когда победил еще дон Порфирио [99]и назначил снова губернатором дона Хесуса Камарено, дои Лино Вильегас прибыл к нам представителем власти; а до того дон Лино занимался набором в армию в округе Местикакан, где в шестьдесят шестом присоединился к войскам, которыми командовал дон Росендо Маркес; так вот братьев Медина обвинили в том, что они, дескать, шпионы генерала Мартинеса и генерала Санчеса Риверы, разгромивших отряды Донато Герры и Маркеса в Табаско четвертого марта; с тех нор за ними следили, называли их сторонниками Лердо [100], подыскивая удобный предлог, чтобы расправиться с ними; а братья Медина были верны своему долгу, временами они появлялись в селении, где их любили за то, что были они так похожи друг на друга и так милосердны; говорили, что дон Лино втайне им завидовал и их боялся; а тут как раз началась предвыборная заваруха: кто победит — дон Фермии Риэстра или генерал дон Педро Гальван; дон Лино объявил себя сторонником Риэстры; как-то в воскресенье уже к вечеру появились жандармы и примерно часов в восемь окружили дом, где жили братья Медина; всем руководил дон Лино, который предложил дону Тринидад сдаться вместе со своими двумя сыновьями. Медина ответил, что они люди мирные и нет никакого основания их арестовывать; а дон Лино ему возразил, что правительству, дескать, известно, что они хотели выступить с оружием в руках за генерала Гальвана; дон Тринидад заявил, что все это ложь и клевета и что он никогда никому не причинял вреда, а если у дона Лино есть какие-то личные причины мстить им, то он с ним поговорит короче и наедине, а насчет их желания выступить с оружием — так это чистый навет, и что, наконец, добровольно сдаваться они не намерены, а тем более такому трусу, как дон Лино; дон Лино велел ломать двери, раздались выстрелы. Братья Медина сопротивлялись всю ночь напролет, и немало народу погибло во время этой перестрелки, длившейся до утренней зари, до тех пор, пока у братьев не окончились боеприпасы; тогда солдаты в упор расстреляли дона Тринидада и его сыновей: дона Хусто и Поликарпио; говорят, что дон Лино сам стрелял в них, ужо мертвых, а затем его ярость обрушилась на жителей селения, которые со слезами на глазах стояли, глядя на трупы, и твердили, что братья Медина были обвинены напрасно, и он попытался разогнать их, грозя им карабином; и день был такой печальный, пасмурный, словно в селении умер приходский священник; бедные, которым всегда помогали дон Тринидад и его сыновья, не отходили от покойников, которые лежали на номинальных крестах; много людей пришло на похороны, несмотря на угрозы дона Лино, но я вам скажу, что на похоронах падре Приэто было больше благолепия, потому что на похоронах семьи Медина царили ненависть и страх, лишавшие их торжественности, а вот похороны падре были как нескончаемая траурная процессия. Но во всяком случае и те и другие похороны нипочем не забудешь…
Я никогда не кончу, видать, рассказывать вам о тех несчастьях, которые приносит август. Есть семьи, — и вы это знаете очень хорошо, — в которых не проходит года, чтобы кто-то в августе не умер, а бывает, что одним покойником не обходится…
5
Падре Ислас не сдавался. Заметив, что Микаэла уже вроде раздумала стать Дщерью Марии, он постарался увидеться с ней и стал уговаривать вступить в конгрегацию. На сей раз он не поминал ни о каких связанных с этим условиях и был с ней очень ласков.
— Но ведь это дело такое, что еще надо подумать, как вы сами мне говорили, — лукаво отвечала ему девушка, вновь обретшая былое кокетство. И не удалось ее уговорить ни падре Исласу, ни сестрам, избранным для уговоров упрямицы среди самых ревностных Дщерей Марии.
— Ах, как у меня болит душа за тебя, и за твою несчастную семью, и за все селение, а всему причина — неподатливость твоего сердца. Господь хотел отвести от тебя ужасную кару, но ты не вняла ему и теперь копаешь могилу себе и другим! — сказал падре Ислас Микаэле, когда видел ее в последний раз.
6