Пепельное солнце

– Да, – гнёт он своё, заставляя тем самым посмотреть на себя. – В том смысле, что, к примеру, вы мою маму видели? Так вот она из тех учителей, как и вы, которые лишь в школе кажутся такими неприступными, дома же они очень даже классные…

Это он мне сейчас в симпатии признался, что ли?

– …и есть такие, – продолжал он, – которые ни на секунду не дают себе расслабиться, всё время такие вредные снобы, циники и пи…

– Плохое слово на букву «п», угу, – поправляю я с тенью задора, который он замечает. В глазах что-то проносится. Радость?

– Да, плохое слово на букву «п» да и другие плохие слова. Знаю, что так делать нельзя, но вот мисс Бергер, историчка, такая заноза в заднице, вы уж простите, но иначе не скажешь, что от таких, как она, мы все воем, потому что даже шуток не понимает, когда же сама шутит, то всё какое-то плоское, отстойное, никто не смеётся, а она, видимо, от этого бесится, начинает трещать ещё более непонятно, на следующий урок даст письменную, ну а дальше вы поняли. Многие вообще думают, что учителя не люди, что вы не можете быть собой, носить что желаете, говорить и прочее. Типа вы роботы, у которых лишь две задачи: учить и ещё раз учить.

Замечая моё изумлённо-умилительное выражение лица, Нюд упирает локти в стол, скругляет позвоночник.

– Вот почему я смотрел так на вас, – договаривает он. – Сравнивал, размышлял.

– И какую оценку я заслуживаю? – решаюсь поддаться этой забавной беседе. Он улыбается, глаза, и без того миндалевидные, немного сужаются, на левой скуле возникает едва заметная полоска-ямочка.

– Ну-у, я знаю вас всего две недели, так что, эм, «четвёрки».

– Хм, спасибо, что «пощадил». – Цитирую я его слова, сказанные в классе. Ему нравится, что я запомнила. Улыбается во всю ширь, но смущённо, прячет лицо, глаза лихорадочно, словно заяц от волка, косят в сторону. Пряди волос падают на лоб, хочется протянуть руку и коснуться их, убрать, но – как я вообще об этом думать могу? – я не могу. – Ладно, ты сюда не болтать пришёл.

Он смотрит со словами «Вообще-то как раз да», и я досказываю:

– Разве что на китайском, но до этого ещё далеко. Мы ещё основные части иероглифов не выучили. Кстати, вот они, – указываю на предисловие в словаре: на бумаге напечатана таблица с базовыми элементами, из которых строятся слова. – Смотри, это как наши буквы, только в китайском процесс словообразования несколько иной.

– Он сложнее. Намного, – вклинивается он, бросаю на него взгляд. Он прослеживает за моей рукой, пальцем, парящим над бумагой. Следующий вопрос вновь отвлекает меня: – А почему именно китайский?

Моргаю пару раз, сбитая с толку.

– Так и не знаю. Просто всё остальное казалось банальным, однотипным. На русский я не решилась, а китайский как раз входил «в тренд», к тому же по сложности близок к русскому, так что скорее всего поэтому, – отвечаю на вопрос, едва вникнув в суть занятия. Я понимаю, ему интересно узнать обо мне, чтобы потом разболтать это друзьям, и часть меня даже считает, что все эти занятия – лишь предлог для родителей, утешение. Это могло быть вполне реальным, блестящим решением. – Но ты снова отвлёк меня.

– Простите, – виновато говорит он, подперев лицо руками. – Больше не буду.

И сдержал слово. Все два часа ни разу не вставил ничего не по теме, лишь попросил стакан воды под конец. Признаки усталости и шокированного мозга были на лице написаны.

– А тяжело быть учителем?

Подаю ему стакан, он выпивает его наполовину. Встаю спиной к столешнице, скрестив на груди руки.

– Я пока не поняла этого, но настоящий учитель скажет «да», плохой – «нет». Склоняюсь к первому варианту. Особенно с вашим поколением Z, ещё ведь изловчиться надо, чтоб вы взяли готовое.

– Да, нас сложно заинтересовать, – допивает воду, ставит стакан на стол. – Зато у вас бесплатная страховка. И отпуск хороший. И… всё. Ну, это как мама говорит.

Смотрю в окно на темнеющую улицу, асфальт блестит под светом фонарного столба.

– Ну да, свои плюсы в этой профессии имеются, – только и говорю я, поддавшись странной рассеянности. – И я могу помочь людям. Хотела сперва животным, но так уж вышло. На ветеринара я так и не поступила.

– Почему?

Как же ему нравится болтать не по теме. Всё ему интересно.

– Да так, конфликт интересов с родителями. Отец был против, мать была лояльна, но всё же поддержала отца. Я поступила на филологический. Когда была на третьем курсе, отец умер от инфаркта. Я могла бы бросить и поступить на медицинский, но почему-то не стала. Наверное, мне было жаль потраченного времени.

– Или вы так отдали память отцу, который бы не хотел этого.

– Не совсем, – обрываю я ход его мысли. – Мы практически перестали ладить, когда я закончила школу. Было даже такое, что я хотела сбежать из дома и переехать в другой город, даже штат. Но… не стала. Побоялась.

Зачем я вообще ему это рассказываю? Что на меня нашло?

– О, – удивляется он, сидя верхом на стуле. – Очень… отчаянный был бы поступок. Я тоже так временами думаю, когда сижу с братом и сестрой, желая повеситься или убежать. Сочувствую. Правда.