Пепел

В сочельник, под вечер, они приехали в Яз и остановились на постоялом дворе, у большой дороги. Дворец, вернее, недавно возведенный двухэтажный каменный дом без всяких украшений, виднелся между деревьями на холме, на довольно значительном расстоянии от Вислы. Ольбромский, будто бы беспокоясь о лошадях, занялся тщательным изучением окрестностей и грунта. Цедро, сделав вид, будто собирается заночевать в корчме, стал расспрашивать корчмаря, как приезжий из дальних мест, кто живет во дворце, как зовут хозяев, есть ли у них дети. Это было необходимо для того, чтобы не возбудить подозрений. Беседуя с корчмарем, Цедро узнал, к своему огорчению, что в последние дни в Яз прибыл отряд австрийских драгун под командой офицера для тщательной охраны Вислы. Солдаты, рассказывал корчмарь, размещены в деревне на самом берегу реки, и даже офицер квартирует не в усадьбе, а в мужицкой хате. Здешний патруль смыкается с патрулем соседней деревни. Солдаты по всей линии жгут по ночам костры и зорко охраняют границу. Если кто приблизится к реке с той или другой стороны, пуля в лоб – и кончен бал. Таким образом, Вислу, которая отделяла Силезию, уже занятую французами, от Галиции, стерегли не на шутку. Цедро, сохраняя невозмутимость, барское высокомерие и хорошее расположение духа, как будто эти новости нимало ею не касались, стал расспрашивать о владельцах имения.

Он узнал, что сам помещик сейчас в Вене, но что его ждут на праздники, что помещица на второй день рождества дает большой бал, на который должно съехаться много народу со всей округи и приглашен даже офицерик, командующий отрядом драгун. Друзья в присутствии прислуги и корчмаря стали обсуждать вслух вопрос о том, не. следует ли в связи с таким большим праздником нанести визит помещице или попросить ее оказать им гостеприимство хотя бы на первый день святок, раз уж им пришлось выехать в Вену в такое время. После долгих размышлений и разговоров было решено немедленно отправиться во дворец. Друзья пошли туда пешком. Темнело уже, когда они вступили в аллею парка.

Рафала охватило теперь беспокойство. Мир, который для него давно умер, обратился в прах, который он после душевной борьбы отверг окончательно, с юношеской решимостью, был сейчас так близок… Его мало тронуло бы, если бы это была даже сама княжна Эльжбета. Но увидеть кого-то из чудесной поры юности значило то же, что проснуться зимой и увидеть вокруг весенний день. Любопытство его возбуждалось все больше и больше… Через минуту исчезло то беспокойное чувство, граничившее с неприязнью, которое, как это ни странно, толкало его вперед. То ему хотелось узнать только и бежать от безумных призраков и воспоминаний, то он решал уговорить Кшиштофа совсем не заходить во дворец… Но если бы действительно пришлось вернуться с дороги, он был бы огорчен так, точно его лишили радостей жизни.

Когда они медленно шли между шпалерами обнаженных деревьев, однообразно шумевших на холодном ветру, Рафал вдруг спросил у товарища самым равнодушным голосом:

– Не знаешь ли ты, как зовут эту пани Оловскую?

– Как зовут? Нет. Откуда же? Не знаю.

– Может быть, послезавтра ее именины?

– На святого Щепана? Сомневаюсь, чтобы у нашего славного Трепки была хоть одна тезка из дам.

– Ах да, послезавтра Щепана…

– Ты, насколько помнится, несколько предубежден… Или тебя, как предсказывал Трепка, начинает разбирать страх? Может, хочешь вернуться?

– Ни за что на свете, – проговорил Рафал, лениво потягиваясь.

– Однако постой. Я сейчас узнаю имя этой особы. Это всегда может пригодиться. Нам даже надо принять за правило: обращать внимание на всякую мелочь, на малейший пустяк.

– Прими себе за правило все, что хочешь, только сначала скажи, откуда… это имя тебе…

– Да очень просто… У меня есть к ней рекомендательное письмецо от этого завитого модника, родственника Трепки.

– Покажи.

Цедро вынул из потайного отделения бумажника маленькую, изящно сложенную записку желтовато-голубого цвета. При догорающем свете дня он попробовал прочитать адрес. Оба юноши наклонились над запиской, и Рафал первый разобрал: «Madame Elisabeth de OIowska».

Рафал облился холодным потом… Однако через минуту он овладел собою и снова внешне стал спокоен и весел. Он поднял глаза на окна дворца, в которых начали появляться огни. Главный подъезд с колоннами, к которому они подошли, был наглухо забит. Ступени террасы обмерзли и были заметены свежим снегом… Рафал шел равнодушно, с чувством веселого любопытства, чуть ли не разочарования. Он покорился приятной, несколько суеверной мысли, что это должно было случиться, что иначе не могло быть. Он должен был приехать сюда. Ему почудилось даже, будто чья-то холодная рука легла ему на плечо… Рафал взволновался, охваченный сладким чувством тревоги. Он весь был теперь во власти этого чувства.