Пена дней

Но Колен не знал всего этого, он бежал, ему было страшно, неужели мало того, думал он, что мы всегда вместе, неужели еще надо, чтобы душа замирала от страха, быть может, несчастный случай, она попала под машину и лежит теперь на кровати, а я не смогу ее увидеть, меня не пустят к ней, неужели вы думаете, что я боюсь увидеть мою Хлою, вам все равно меня не удержать: нет, Колен, не входи. А может быть, это только ушиб, и все обойдется, а завтра мы вместе пойдем в Булонский лес, к той скамейке, я держал ее руку в своей, и ее волосы касались моих волос, ее подушка благоухает… Я всегда хочу лечь на ее подушку, сегодня вечером мы снова из-за нее подеремся, моя кажется ей слишком жесткой, она даже не проминается под ее головкой, и потом я все-таки ложусь на свою подушку, и она источает аромат ее волос. Никогда больше я не буду его вдыхать…

Тротуар вздыбился перед Коленом. Он одолел его гигантским прыжком, одним духом взбегая на второй этаж, открыл дверь, все было тихо и спокойно, он не увидел ни незнакомых людей в черном, ни священника, мир и покой исходили от серо-голубого рисунка ковра. Николя сказал: «Это пустяки», — а Хлоя улыбнулась: она была счастлива увидеть его вновь.

XXXIII

Теплая рука Хлои доверчиво лежала в руке Колена. Хлоя смотрела на него, и ее светлые, чуть удивленные глаза вселяли спокойствие. А вокруг антресолей, на полу их комнаты столпились заботы, остервенело пытаясь задушить друг друга. Хлоя ощущала в своем теле, в своей грудной клетке какую-то неведомую ей злую силу, чье-то недоброе присутствие и не знала, как ей с этим совладать, она время от времени кашляла, чтобы хоть немного потеснить противника, вцепившегося в ее плоть. Хлое казалось, что каждым глубоким вздохом она живьем отдает себя во власть коварного, полного глухой ярости врага. Грудь Хлои едва вздымалась, прикосновение гладких простынь к ее длинным голым ногам почему-то успокаивало. Сгорбившись, Колен сидел рядом и глядел на нее. Темнело, сумерки сгущались концентрическими кругами вокруг светящегося венчика лампы, вмонтированной в стену у изголовья кровати и прикрытой круглым плафоном из матового хрусталя.

— Давай послушаем музыку, Колен, — сказала Хлоя. — Поставь одну из твоих любимых пластинок.

— Это утомит тебя, — ответил Колен, словно издалека.

Он плохо выглядел. Сердце заполонило всю его грудь, только сейчас он это заметил.

— Ну, пожалуйста, прошу тебя, — сказала Хлоя.

Колен встал, спустился по маленькой дубовой лесенке и зарядил проигрыватель пластинками. Динамики были во всех комнатах. Он включил тот, который висел в спальне.

— Ты что поставил? — спросила Хлоя.

Она улыбнулась. Она сама знала.

— Помнишь? — спросил Колен.

— Помню…

— Тебе больно?

— Не очень…

При впадении реки в море всегда есть порог, который трудно преодолеть, где кипит вода и в пене кружатся обломки затонувших кораблей. Воспоминания нахлынули из темноты, натолкнулись на барьер между ночью за окном и светом лампы и то погружались в глубину, то выныривали на поверхность, оборачиваясь либо белесым брюшком, либо серебристой спинкой. Хлоя слегка приподнялась.

— Сядь ко мне…

Колен подошел к ней и лег поперек кровати, так, что Хлоя могла положить голову на сгиб его левого локтя. Кружева тонкой ночной рубашки рисовали причудливые узоры на ее золотистой коже, трогательно набухшей у основания грудей, Хлоя пальцами стиснула плечо Колена.

— Ты не сердишься?..

— На что?

— На то, что у тебя такая глупая жена…

Колен поцеловал Хлою в ямочку ее доверчивого плеча.

— Спрячь руку, моя милая Хлоя, ты простынешь.

— Мне не холодно. Слушай пластинку.

В игре Джонни Ходжеса было что-то возвышенное, необъяснимое и абсолютно чувственное. Чувственность, так сказать, в чистом виде, освобожденная от всего телесного.

Под воздействием музыки все углы комнаты округлились. Колен и Хлоя лежали теперь в центре некоей сферы.

— Что это? — спросила Хлоя.

— The Mood to be Wooed^{47}, — ответил Колен.

— Я это почувствовала, — сказала Хлоя. — А как доктор войдет в комнату такой формы?

XXXIV

Николя открыл дверь. На пороге стоял доктор.

— Я доктор, — сказал он.

— Не угодно ли вам последовать за мной? — И Николя повел доктора по коридору.

— Вот, — произнес Николя, когда они оказались на кухне, — отведайте и скажите свое мнение.

В большом сосуде из остекленевшего кремне-содо-кальциевого соединения отстаивалось варево весьма своеобразного цвета: оно отливало как пурпуром Кассиуса, так и зеленью рыбьего пузыря, но при этом со слабым оттенком синеватого хрома.

— Что это такое? — спросил доктор.

— Отвар, — объяснил Николя.

— Это я вижу, но для чего он?

— Для бодрости.

Доктор поднес сосуд к носу, осторожно понюхал, воодушевился, снова понюхал, но уже со смаком, попробовал, потом залпом выпил и схватился обеими руками за живот, уронив при этом саквояж с инструментами для врачевания.

— Ну как, действует? — поинтересовался Николя.

— Ух! — крякнул доктор. — Это вещь!.. Сдохнешь!.. Вы ветеринар?

— Нет, — сказал Николя, — повар. Одним словом, сработало?

— В некотором роде. Я чувствую такой прилив сил…