Пейпус-озеро

Девчонка в большой шали и с кнутом остановила лошадь. Из саней выскочил бывший денщик Сидоров, и закряхтел, приподымаясь, Павел Федосеич.

- Не утерпел, брат, вьюнош, Коля... Потянуло, брат. Неотразимо повлекло. Точно перстом кто указал и повелел категорически: иди! А главное, Сидоров подбил... Ах, Сидоров, Сидоров... Случайно повстречались... Пожелал вроде няньки моей быть... - Сидоров по-детски простодушно улыбался своим курносым узкоглазым лицом и кивал головой. Павел Федосеич снял шапку, перекрестился: - Ух, слава тебе, господи, застал. А Надежду Осиповну, мать-помещицу, отвезли. Отвезли, брат, отвезли, да. Умирать поехала старушка.

Он был одет в теплые, из телячьей шкуры, сапоги, в короткий полушубок, перетянутый по большому животу кушаком, на голове лихо сидела порыжелая свалявшаяся папаха. Вообще Павел Федосеич выглядел молодцом, даже чисто бритое лицо его было напудрено, а большие рыжие с проседью усы закручены колечками.

- А мне что-то скучно, Павел Федосеич. И сам не знаю, почему...

- Уныние пагубно, - сказал чиновник.

Коротконогий, похожий на мальчишку, рыжий писарь Илюшин, пуча раскосые глаза, во все щеки раздувал казенный самовар.

Чай пили бестолково, на-ходу и обжигаясь. Безмолвие сменилось звонким повышенным говором Павла Федосеича, он был необычайно возбужден, наэлектризован, как бездождное облако, стегающее воздух градом слов. Николай с кружкой чаю стоял у печки и удивленно прислушивался к неумным речам Павла Федосеича. "Нет, он не пьян", подумал юноша. Сидоров улыбался и радостно кивал головой.

- Как бы, папаша, животик только вот... - ухмыльнулся корявым лицом Трофим Егоров.

- Что, телеса? Не беспокойся, землячок: я легче пуха, я лося перегоню, я сто верст без отдыха, через три озера таких, как Пейпус... А вы знаете, товарищи, - выпрямился он и поправил на переносице пластырь. Мы отдаем себя в иго товарищей в кавычках, будем друг дружку звать тоже товарищами... Ну, так вот, товарищи, дорогие мои, сознание, что мы возвращаемся домой к своим очагам, так сказать, к дыму отечества, придаст нашим ногам крылья... Фу-у-у, я, ребята, устал... Хорошо бы водки выпить... - По красному, отечному лицу Павла Федосеича струился пот.

Лука пошарил в кошеле, достал бутылку. Все, даже Павел Федосеич, закричали:

- Спрячь, спрячь!.. Пригодится в дороге...

- Кушайте во славу, - прошуршал серым голосом, сидевший на мешке прасол Червячков. - У меня этого продукту запасено. Хватит.

- Налей, - сказал Луке солдат Мокрин. - С отвалом, земляки! - и выпил. Лицо у Мокрина строгое, борода густая, нос большой с горбиной. Это господские? - спросил он Николая. - В таком разе конфискую, - он снял со стены круглые часы, прикрутил бечевкой маятник с боевой пружиной, чтоб не дрыгали, и - в торбу.

- Напрасно, - сказали Николай и Павел Федосеич.

- Пошто напрасно? - недовольно ответил за Мокрина Лука. - Нешто, мало наших денег этой сволочи оставили? Не из дома тащим, а в дом, - он сорвал с гвоздя в фигурчатой оправе градусник, повертел перед глазами и швырнул, как хлам, в угол, потом выворотил из печки медные дверцы, сунул в корзину, вытряс из постельников солому, встряхнул мешки, круто скатал их, сунул в корзину. - А то мы обносились все. Робенкам сгодится.

Поискал глазами, еще бы чего прихватить, - он рад был все забрать, но солдат Мокрин сказал:

- Не жадничай, чижало будет, - и ухватился за телефонную трубку:

- Вот это желательно конфисковать, - сказал он, - у меня парнишка дома... Для игры...

Но в этот миг телефон зазвонил.

- Кто у телефона? - спросил Николай Ребров. - Здравия желаю, ваше превосходительство... Когда? Сейчас?.. Ваше превосходительство, я не могу, я плохо чувствую себя... А больше никого нет... Что? Слушаюсь, слушаюсь... - Он быстро накинул шинель, сказал впопыхах: - Я живо... Экстренно генерал требует.

- Торопись... Скоро выходить, - крикнул вслед Трофим Егоров.

"Вот оно, - смутно подумал Николай, пересекая наполненный сумерками парк. - Как бы не послал куда с бумагой... Не пойду. Я ж расчет получил... Не имеет права".

А сердце бессознательно твердило: "вот оно, вот оно". Над головой с тревожным карканьем сорвалась ворона, юноша вздрогнул и наткнулся на генерала.

- А Илюшин где? Звонил, звонил...

- Его нет, ваше превосходительство.

- Тьфу! - плюнул генерал. - Возьми меня под руку. - У генерала опять отнялась нога, он грузно подпирался палкой, и юноша ощутил судорожную дрожь во всем его теле. - Чорт... Никого нет: ни доктора, никого, хрипло, прерывисто дышал генерал, хватая ртом воздух.

- Вам плохо, ваше превосходительство?

- При чем тут я! - крикнул генерал, и раздражительно: - Поручик Баранов застрелился.

- Как?! - и ноги юноши вдавились в снег.

- Идем, идем... Чорт... этот парк... Какая темень.

Николай весь трясся, веки безостановочно моргали, он всхлипнул и схватил генерала за руку:

- Ваше превосходительство, что ж это! Что же... - Все провалилось в мрак, в сон, и нет яви. А явь все-таки была, и темный сон не мог захлестнуть ее: - "торопись, скоро выходить" - и где-то в сердце, как зуда, зудила явь.