Печать мастера. Том 2

А во втором фиале был яд.

Десятки зим она не совершала таких глупых ошибок.

Пергаменты на столе оказались залиты кровью, и эликсиром… смешиваясь, капли капали вниз, оставляя алые следы на циновке.

Кап. Кап. Кап.

Почему они не отвечают? Почему никто не отвечает ни на один из ее вестников? Она отправила уже с десяток, и менталист не отвечает тоже!

Почему молчит Ней?

Что с ним? Что с Нейером? Что с ее детьми?

Почему алтарь сработал так, как будто было совершено нападение?

Волну силы — слабую, но привычно отчетливую почувствовали все, как далекое эхо, прокатившееся по дому.

Что. С ее. Сыном. Что с ним!!! Она убьет этого шеккова менталиста своими руками, задушит, когда он вернется… если ещё хотя бы раз он посмеет не ответить на ее вестник, оставив в беззвестности…

От беспомощной ярости и полного бессилия на глазах Эло выступили слезы… больной палец дернуло, и она сунула его в рот, позволил себе заплакать — «больно».

***

Мастерская

Коста дрожал от напряжения. Пальцы сводило. Крупные капли пота стекали по вискам.

Он не даст красному сожрать себя. Он не даст поглотить себя. Превратить в того, кто не помнит… Превратить в того, кем не является…

Но Зверь не хотел уходить. Слишком долго он был заперт. Слишком долго путы контроля сдерживали его внутри. Слишком редко ему дозволялось выходит на свободу, прежде, чем снова прятать… закрыть… задушить… уничтожить…

Темное необузданное стихийное поднималось изнутри, перехватывало горло… требуя рычать. Схватить, рвать, дать власть и дать силу… отпустить… отпустить на свободу, как… шекка.

Коста сглотнул, вспомнив поводок-плетение твари.

Тварей держат на поводке… но Зверь не тварь… Или тварь… Он — часть меня… Значит, я… тварь?

Энергия вспыхнула внутри — требуя немедленных действий, и Коста вцепился в камень ещё крепче…

Зверь бушевал внутри, требуя, требуя, требуя… алое вокруг полыхало… Коста — проигрывал.

Я — Фу, — начал повторять он про себя.

Фу, фу, Фу, Фу… но сколько бы не твердил — это не помогало. Зверь не знал Фу… не помнил…

Я — Коста… Я — Коста… Я — ученик каллиграфа… Я вырос в Лирнейских…

Зверь внутри заворочался, стихая.

Горы зверь помнил. Они ему нравились. Снег. Пики. Бескрайнее небо. Горы — это свобода.

Коста притих.

Я люблю Лирнейские… — попробовал он новую мысль. — Я люблю горы… снег… простор… Я не люблю воду…

Внутренний рык — Зверь воду не любил тоже, просто ненавидел.

Алое вокруг стало полыхать мягче. Уровень красного снизился, и плетения вокруг сияли, как нити фонарей на празднике в Керне… красиво…

«Красиво» — согласился Зверь.

Красиво?

Коста замер, позволяя себе прожить эту мысль.

Кра-си-во.

Прожить, не отталкивая, не сражаясь, прожить, позволяя зрению изменится… позволяя показать, как внутренний Зверь видит мир… как он понимает его и это было…

…прекрасно…

Видеть мир так, как видел его тот, кто заперт внутри.

Нити сияли серебром и красным, мириады оттенков и цветов, сила, как мельчайшая взвесь пронизывала воздух, заставляя его светиться… это… это…

Это было настолько красиво, что он никогда не сможет это нарисовать так… никогда…потому что никогда не мог увидеть что-то настолько красивое… нарисовать…

«Рисовать».

«Рисовать. Рисовать. Рисовать» — пришло новое ощущение изнутри, поднялось волной и накрыло его с головой…. мир вокруг вспыхнул и засиял ещё сильнее, ещё красивее, ещё тише…как будто Зверь хотел успеть, хотел показать, хотел подарить… пока его опять не закрыли…

«Рисовать» — пришло тоскливое ощущение изнутри. «Рисовать. Красиво».

Красиво — согласился Коста, пытаясь запечатлеть то, что видел. Вместить. Запомнить, чтобы потом предать.

Нам — нравится рисовать.

Нам.

«Рисовать» — пришло в ответ волной алого тепла.

Я…это ты? А ты это… я?

Алый пожар стихал, и Коста попробовал снова:

Я — Коста… рисовать… нравится… я — ученик мастера Хо…мы учились у мастера Хо…