Пчелиный пастырь

Анхель снова начинает свои бесконечные чисто испанские излияния. Но как далек он от Лонги, куда более далек, чем датчанин! Дорогой Анхель все время болтал, полагая, что Эме его понимает, ибо тот через определенные промежутки времени произносил либо «да, да», либо «так, так» — последнее звучало еще более убедительно. Анхель говорил о том, что он станет делать в Малаге после войны. Он завел бы автозаправочную станцию, выкрашенную в красный цвет, а его жена отпускала бы клиентам бензин. Только вот уроженец Малаги не объяснил ему, куда в этой ситуации он денет Франко. И все же одна фраза поразила Эме Лонги. Она могла бы принадлежать Лорке или Мачадо. «Amigo[117], действовать нас побуждают не слова, которые уносятся подобно ветру, а наше сердце». Анхель повторял это до тех пор, пока Эме не понял, а когда понял, это поразило его в самое сердце.

Двое пасечников надели сетки. Они были похожи, на туарегов; они наклоняются и выпрямляются, бичуя землю. Быть может, они наказывают луг, как некогда великий персидский царь Ксеркс велел высечь море? Один из этих пасечников — Капатас. Двое других возятся в кустах. Рыжик яростно лает. Его голос доносится до них медленно и слабо. Это зрелище, которое они видят сквозь линзы бинокля, как бы ускользает от времени. Быть может, бинокли обращены в прошлое? Действие, практический смысл которого остается непонятным, представляется особенно загадочным. Вся эта сцена приобретает цвет темного меда. Сумерки быстро сгущаются.

Никаких немцев не видать, не видно даже высокого силуэта гауптмана Линдауэра. В сторонке две незнакомые личности, не принимающие участия в этой игре, в этом обряде или празднестве, — старик и женщина. Сумерки превращают их в сплошную массу, в которой невозможно различить ни одной черты; эти двое сидят на лавке, которой несколько дней назад здесь еще не было.

Эме протягивает бинокль будущему хозяину бензоколонки. Тот регулирует его. И тоже превращается в гранитную статую. Тишина словно охраняет неподвижность наблюдателей. Рука Анхеля опускается вместе с биноклем. Они снова отправляются в путь. До них едва доносится песня, которую запел Капатас, и продолжает он ее, как какой-то гимн, речитатив, хорошо знакомый Лонги. Пасечники хлопают по земле в такт мелодии. Это непонятное зрелище напоминает документальные фильмы об Африке. Анхель захвачен ритмом, и его сухие пальцы простукивают такт на ладони — так когда-то делала Анжелита.

   На пальцах, щеках и губах ее
   Звездный играет свет,
   Но зря он струит сиянье свое —
   Больше на них не проступит след
Любви, которой уж нет.

Эме Лонги и Анхель наконец-то выходят на луг, но их появление не прерывает церемонии. Рыжик подбегает к ним, обнюхивает, виляет хвостом и снова убегает. С земли и из кустов тяжело взлетают какие-то существа. Летучие мыши? Нет, они гораздо меньше и более плоские. Одно из этих существ Хлопает крыльями, взлетает, словно бархатный комок, потом застывает на земле.

Хор негромко поет песню. Эме поймал бабочку. И с отвращением выпускает ее. Теплый воздух пронизан полетами насекомых. Можно сказать, что они ищут лица людей и люди чувствуют печальное прикосновение их крылышек.

— Привет, милок! — говорит Капатас. — Это сумеречницы из империи «Мертвая голова».

Он снова берется за дело, считая свое объяснение исчерпывающим. Яркий свет фонарей привлекает огромных бабочек. Их сшибают на землю ветками ясеня. Даже мамаша Кальсин и та вооружилась выбивалкой для ковров красивого старинного плетения. Эме отходит в сторону — ему противна эта мягкая смерть и тихие звуки, похожие на те, которые издают гекко. Бабочки воспевают свою смерть на склоне Канигу. Им вторит шелестящее пение ламп. Так ничего и не понявший Рыжик продолжает лаять. Далеко, в Пи, ему отвечает его собрат. Собаки… У Эме судорога перехватывает горло.

Слышится жужжание. Разгневанный рой вместе с воительницами атакует насекомое в ярком свете ламп. Большая ночная бабочка парализована скорее самим превосходством сил противника, нежели жалами, которые тщетно вонзаются в ее волосяной покров. Эта толстушка застряла в летке. Она отступает перед яростью хранительниц улья, с трудом отбивается; летная дощечка окружена пчелами. Ее ожидает ветка с густой листвой. Она падает с распростертыми крыльями. Отчетливо видны кокарды на ее одеянии — два круга, похожие на неправильную окружность черепа, и два других круга, которые не менее красноречиво изображают черные впадины под скулами черепа. То, что несет в себе это примитивное существо, будит древний страх, особенно в тех случаях, когда, вот как сегодня вечером, подпрыгивают сотни маленьких черепов, являя собой как бы перекличку тех, кто умер в этом году.

Бабочки пролетают все реже. Круг тех, кто их убивает, расширяется, подобно огню на лугу, до леса, который его окружает. Изображая пляску смерти, Анхель по-прежнему выстукивает такт на ладони.