Паводок

Про второй раз я рассказывать не стал. Я тогда сидел у окна в «Твоем кафе», ел яичницу с беконом. Вдруг вижу — он, стоит за окном на тротуаре, спиной ко мне. С черной сумкой из кожзаменителя, купленной, еще когда ему было девятнадцать. Я хорошо помню, как он первый раз собирался на работу: в тот день он встал ни свет ни заря и, когда я спустился на кухню, укладывал в эту сумку пакет с едой, клетчатый термос и яблоко. Словно ходил на работу уже лет тридцать и успел состариться. А было ему девятнадцать. Потом он что-то буркнул, но, когда мать пожелала ему удачи, не ответил и зашагал к мосту. Я сидел у окна, смотрел за реку, на автобусную остановку. Вон он стоит, один-одинешенек, с сумкой в руках, упрямый и растерянный, словно в очереди ждет. И в тот миг, у окна, я почувствовал к нему легкую жалость. Да, иначе не скажешь, именно жалость. Мне было жаль, что он такой, каков есть, и никогда не изменится. Он стоял у окна кафе, спиной ко мне, с сумкой, в старой потертой кожаной куртке, за которую городские юнцы-рокеры наверняка бы отвалили не одну сотню крон, — стоял, как тогда на автобусной остановке: упрямый и растерянный. Смотрел через дорогу, где и смотреть-то вроде бы не на что. Немного погодя он слегка повернул голову, так что я увидел его профиль. Мне не хотелось, чтобы он заметил меня, и я замер без движения, будто это могло сделать меня незримым. И вот тут-то обнаружил, что он шевелит губами. Чуть-чуть, едва приметно, но пока я видел его профиль, губы все время двигались, быстро-быстро. Я прямо-таки обалдел. Мой старший братец, сутяга и крохобор, стоял на улице и разговаривал сам с собой. Достал из кармана носовой платок, развернул, высморкался, потом опять сложил платок и спрятал в карман. Слегка усмехнулся и тотчас же помрачнел. Тогда-то я тихонько отодвинул стул и пошел в уборную. Остановился у автомата с презервативами и сказал: «Черт побери!» Дважды повторил, во весь голос, а после добавил: «Нет, черт побери. Нет и нет!» — и треснул кулаком по автомату. В ту же секунду дверь открылась, на пороге возник начальник отдела культуры. Глянул на меня и выпятился вон. Я вернулся в зал, но остался в глубине. Хуго так и стоял на тротуаре, спиной к окну. Через несколько секунд он потер щеку и зашагал прочь, будто заметил, что я жду, когда он уберется, и что этим ожиданием он напоминает мне все то, о чем я не хочу думать.

— А второй раз?

— Тогда Роберт получил взбучку, — сказал девичий голос.

Стефан вскочил. Я присмотрелся: она стояла за деревьями.

— Ну что ты болтаешь!

Нина подошла ближе.

— Хуго отлупил Роберта.

— Враки. Все было наоборот, — сказал я.

Нина улыбнулась Стефану: дескать, уж я-то знаю.

— Хотя Хуго вообще-то послабее, — добавила она.

Стефан встревоженно посмотрел на меня.

— Пойду прогуляюсь. — Он зашагал вниз по уступчатому откосу, засаженному цветами. Я прямо-таки воочию увидел на этих уступах всех троих — Ларса, Бенту и Стефана — теплым весенним вечером. Они орудуют лопатами, надев перчатки, выпалывают сорняки, сажают в почву семена. Шуршит передник, шелестят кусты: Бента — ей года двадцать три — двадцать четыре, на ногах кроссовки — встает и направляется к грядке с земляникой, а Ларе откладывает лопату и смотрит, как она раздвигает листья и легонько ощупывает пальцами незрелые ягоды. Малыш Стефан сидит неподалеку, глядит на звезды. Чего еще желать? Как узнаешь, что лучше всего?

Я пошел к дому — во всех окнах свет, уставший за день народ разошелся по комнатам.

Мы с Юнни разместились в одной из подвальных комнатушек. Юнни спал на старой Стефановой кровати. Я подошел, поправил ему одеяло. Он громко всхрапнул, притих и засопел снова. С ним всегда так, не может он не сопеть во сне. Я погладил его по волосам и тоже лег.

Немного погодя в дом вернулась и Нина, прошла в ванную.

Потом в коридоре скрипнула дверь. Послышались шаги: она спускалась по лестнице. Я повернулся на бок, лицом к стене. Она в потемках доковыляла до нашей двери, открыла ее и шепотом окликнула:

— Роберт?

Я дышал ровно, спокойно.

— Ты же не спишь, я знаю.

У меня вырвался тяжелый вздох.

— Меня не обманешь, — шепнула она и тихонько подошла к кровати.

Я открыл глаза. Она стояла рядом и улыбалась. Длинные светлые волосы падали на лицо.

— Это всего лишь я. — Она наклонилась ко мне. — Подвинься. — Во взгляде светилось кокетство. Сестры не должны так смотреть на старших братьев. На других парней или мужчин — сколько угодно, но не на родных братьев.

— Кровать слишком узкая, — шепотом буркнул я.

— Не жадничай, — отозвалась она.

— Нехорошо это, для нас обоих.

— А кто знает, что для нас хорошо?