Павлов

Странные вещи происходят тогда. Из недр мозга, точно эхо отзвучавшего грома, встают заторможенные силы: подавленные страхи, давние желания, заглушенные чувства и мечты. Точно тени, они бродят всю ночь. Узники коры, бессильные вырваться на волю, они обретают свободу, когда мостов к жизни нет и пути все отрезаны.

Таковы сновидения».

Сотрудники поняли Павлова, но сам он еще кое в чем сомневается.

— Как вы полагаете, — обращается он к ним, — кора целиком погружается в сон?

Пусть поспорят, у него на сей счет свои представления.

Они считают это праздным вопросом. К чему им такая подробность, — разве проверишь ее?

— Погодите, — просит он их, — я буду точнее. Не бодрствует ли во сне хотя бы одна точка?

Трудно ответить. Мозг, как и сердце, отдыхает в процессе работы. Часть коры заторможена — овеяна сном, в то же время другая — возбуждена. Может быть, ночью в коре что-то тлеет, но в жизни как будто нет такого примера…

Ученый отвечает им долгим экскурсом, историями, как бы списанными со страниц хрестоматий. Литературные отступления не в правилах Павлова, но на сей раз с ним что-то случилось. Он заставил их выслушать три сочинения подряд.

Первый рассказ мы скромно назвали бы «Случай в трактире».

— Представьте себе ресторан, — начинает ученый, усаживаясь в глубокое кресло. — За одним из столов уснул утомленный слуга. Его руки лежат на столе, голова низко свесилась, лица его не видно, но легко догадаться, что беднягу разморила усталость. Кругом говор и смех, шум и крики, а он храпит как ни в чем не бывало. Трактирщик зовет его: «Эй, Васька! Где Васька? Петров! Василий! Васюк!» Хозяин кричит, надрывается, а слуга его спит. Вдруг кто-то с дальнего столика громко позвал: «Человек!» Слуга вдруг поднимается и, сонный, бормочет на ходу: «Что прикажете, сударь?»

Ну, кто разгадает загадку?

Все молчат… Тогда он рассказывает другое:

— В одной и той же постели спят две сестры. Из колыбельки среди ночи раздаются всхлипы ребенка. Одна сестра просыпается, торопится успокоить дитя, другая не слышит, спит, как убитая. Но вот с улицы доносятся лай и стук колес экипажа. Сестра-мать крепко спит, а другая, которая ждет вестей от больного супруга, вдруг просыпается… Как прикажете это понять?

Их ответы неверны, нет, нет, не то, он приведет им еще один пример:

— Мельница шумит, колеса грохочут, пол дрожит под ногами. Сверху сыплются глухие удары, ревет поток за окном. Мельник спит и видит славные сны. Вдруг грохот колес чуть приутих, его ход стал неровным, чем-то нарушена плавность движения. Мельник, встревоженный, просыпается, как будто его разбудили.

Примеры не новые, но объяснить их никто не решается. Ученый выдерживает долгую паузу и мечтательно говорит:

— Бывают важные связи между нами и внешним миром, значительные для всей нашей жизни. Тогда в коре мозга создается свечение, дежурный, недремлющий пункт. Крошечный огонек среди безбрежной ночи. Мозг не знает полного мрака — и ночью и днем в нем горят сторожевые огни…

Легко догадаться, что было дальше. В ход пустили слюнную железу. Чудесный инструмент сдавал свой блестящий экзамен. У собаки образовали пищевую связь на тон «до» и тормозную реакцию на двадцать тонов фисгармонии. Двадцать очагов торможения и один возбуждения. «Бесплодные» звуки скоро усыпляли животное, но едва раздавалось возбуждающее «до» — звук, связанный с пищей, — собака пробуждалась, обильно роняя слюну.

Новеллы ученого стали понятны, «потустороннее» имело земной механизм.

***

Все во имя науки, для дела и ради него. Такова философия Павлова. Время бессильно против нее. Минуты и секунды лишены смысла, если в них нет движения к цели, к высокой задаче, владеющей им. Трудных вопросов нет и не может быть; надо сильно желать, и все разрешится. Если точные знания не отвечают ему, он не откажется от помощи людей: и домочадцев, и жену, и просто знакомых расспросит. Не наблюдали ли они нечто подобное? Что им известно по этому поводу? Сходит в деревню, с крестьянами потолкует, не станет сидеть сложа руки.

О своих опытах ученый охотно рассказывает знающим и не знающим научный предмет. С последними он даже скорее побеседует, терпеливо выложит свою идею. В этих разговорах оттачиваются его формулировки, выясняются сильные и слабые стороны темы, сложное становится наглядным и простым. Для этого ему не жаль ни врехмени, ни сил, не жаль повторить проделанный уже опыт несчетное количество раз. Удивляет его способность сохранять интерес к приевшемуся эксперименту, — казалось бы, в исчерпанном факте найти новый оттенок и деталь. Так иной живописец в двадцатом и сотом варианте картины обнаруживает еще один любопытный нюанс, неожиданно новую экспозицию.

Однажды Павлов привел незнакомого инженера и отрекомендовал его:

— Это мой свежайший ученик. Я сегодня изложил ему наше учение. Ни черта он в физиологии не понимает, а меня, вообразите, понял. Я исходил из того, что он знает немного, ну знает, к примеру, что сердце лежит отдельно от желудка…

Даже из несчастий Павлов научился извлекать пользу, делать их плодотворными.