Павлов

Таковы свидетельства опыта и наблюдений. Справедливо спросить: какая же нервная система эту патологию осуществляет — двигательная, чувствительная или та, которая регулирует деятельность органов секреции? Ни та, ни другая. Сплошь и рядом больное животное прекрасно пользуется своим мышечно-двигательным аппаратом, откликается на боль и выделяет секреты. Способность эта сохраняется нередко до самой смерти.

Нечто схожее с этим врачи наблюдают и в клинике. Заболевание желудка у ребенка приводит подчас к поражению кожных покровов, а болезнь кожи вызывает расстройства внутренних органов. Ничем это нельзя объяснить. Никто также не ответит: почему в голодающем организме при общем истощении вес сердца и мозга остается без изменений? Нет никаких объяснений, как и почему согревающие компрессы, сухие банки и горчичники приносят больному выздоровление. О состоянии желудочно-кишечного тракта судят по внешнему виду языка. Но какие для этого у врача основания? Разве язык — естественное продолжение толстых и тонких кишок?

Только допустив существование трофических нервов, определяющих питание для каждого органа соответственно интересам всего организма в целом, можно эти сомнения объяснить. В одном случае раздражение трофического нерва компрессом приводит к подъему его жизнедеятельности и к устранению болезни, в другом — охлаждение дает болезненный ответ далеко в сложной сети трофической нервной системы. Только замкнутостью ее и свойством тонко регулировать питание организма можно объяснить сохранение в норме сердца и мозга при голодании и отклик слизистой оболочки языка на страдания где-то в кишечном тракте.

Все эти факты, собранные Павловым в течение десятилетий, дали ему право утверждать, что старое учение о трофической нервной системе было обосновано, напрасно физиологи отбросили его. Наряду с нервными волокнами, настаивал он, вызывающими деятельность того или иного органа, и сосудодвигательными, регулирующими приток питательных материалов, следует допустить существование волокон, которые тончайшим образом управляют процессом питания в тканях и регулируют взаимоотношения между тканями и окружающей средой. Каждый наш орган находится под тройным нервным контролем, как было уже установлено в отношении сердца. Ученый настаивает на том, что вопрос этот должен быть подвергнут исследованию, лечь в основу наших современных представлений о роли нервной системы в организме.

Как же отметили успех ученого на родине?

Знаменитый Лесгафт писал о книге Павлова. Автору этой статьи рукоплескали лучшие физиологи страны. Двадцать семь лет спустя, уже в 1924 году, в сборнике, посвященном годовщине смерти Лесгафта, статья эта была снова напечатана. Вот что в ней было написано: «У Павлова все, как оказывается, объясняется специфичностью или целесообразной деятельностью органов. Навряд ли можно допустить, что такие объяснения имеют какое-либо научное значение. Несомненно, можно сказать, что это есть период научной несостоятельности, если какие-либо процессы объясняются «специфичностью».

Другой ученый писал в журнале «Русский врач»; «Теория пищеварения, созданная Павловым, должна быть признана неверной, некоторые из фактов, на которые он опирается, не имеют научного значения, другие — противоречат ему…»

Кто автор этой статьи? Нам нелегко назвать его имя: Не из уважения к суровому судье, не из намерения защитить его от справедливого осуждения. Обидно, что писал эти строки ученик Павлова, человек, о котором ученый в речи своей на заседании Общества русских врачей отозвался, как об одном из своих ближайших сотрудников в работах по изучению пищеварения.

Не было в этом ни вероломства, ни клеветы. Мы угадываем здесь другое: столкновение нетерпимого профессора с гордым и уязвимым сотрудником. Обличая своего учителя, доктор Попельский — автор статьи — обличал и себя.

Как отнесся к критике Павлов?

Воспитанник бурсы умел свирепо браниться.

— Какие это судьи? Сопляки, мальчишки! — разносился его негодующий голос по лаборатории. — Сапожники! Шкуродеры! Я отрицаю их. Вместо конкретного слова, честной критики — спекулятивная философия! Что мне их вранье? Я опираюсь на практику, на гранитный фундамент науки!

Оскорбленный ученый стремительно бегал по лаборатории, вскидывая плечами и вздрагивая от возбуждения всем телом. Руки его безудержно носились взад и вперед. Пальцы насмешливо изображали врагов: и рост их от земли и манеры. Лицо выражало убийственное презрение, ненависть, злобу.

Несколько дней спустя он утешает себя экскурсом в историю.

— Ищи у них правды. Кох отплевывался от Пастера, Пастер от Коха. Вирхов смеялся над Мечниковым и отрицал Пастера. Клиницисты всего мира не признавали фагоцитоз. Нашли чем удивить! Есть ли что страшнее тирании медицинского образования!

Однако не за горами было уже время всеобщего признания. Физиолог Мунк выразил мнение всего ученого мира. «Со времен Гейденгайна, — писал он, — не было еще случая, чтобы один исследователь в течение нескольких лет сделал в физиологии столько открытий, сколько их описано в книге Павлова…»