Павел I

Павел Петрович был рад подарку; связь Гатчины с именем ненавистного временщика его никак не смущала. Он с самого начала знал, что там ничего не останется от Орлова; всё будет построено заново или перестроено до основания. Своему духовному наставнику Платону сообщал, что «место само собой весьма приятно, а милость сама по себе особенно дорога!». Главный дворец, который с 1766 года возводился в Гатчине по проекту придворного архитектора Антонио Ринальди (1710–1794), ещё не был до конца завершён, но Павел Петрович не внес в проект существенных изменений. Дворец напоминал английский замок и чрезвычайно понравился новому хозяину своей монументальностью и архитектурной выдержанностью.

Гатчина располагалась в отдалении от Петербурга: почти шестьдесят верст, что по меркам той поры считалось дальним захолустьем. Поездка в Гатчину была сопряжена с большими затратами времени; из центра Петербурга в экипаже надо было добираться несколько часов. Было ясно, что это станет препятствием для визита гостей. С другой стороны, уединенное место позволяло находиться вдали от ушей и взоров Большого Двора; а это — желанная приятность.

Единственно, что постоянно печалило Павла и Марию, так это разлука с детьми. Они их и так видели от случая к случаю, а теперь встречи станут совсем редкими. Екатерина полностью отстранила родителей от ухода и воспитания своих детей. Александр, Константин, а затем Александра были размещены в апартаментах бабушки в Зимнем Дворце, и она, и только она, решала все вопросы, их касающиеся. Воспитатели и наставники к детям подбирались исключительно по желанию Императрицы; с родителями такие темы даже не обсуждались. Когда в 1784 году воспитателем к Великому князю Александру Павловичу был определён швейцарец Фредерик-Сезар Лагарп (1754–1838), то родители узнали об этом от третьих лиц. Возмущало и оскорбляло не только то, что адвокат из Швейцарии имел стойкую репутацию республиканца, но и то, что с родителями не консультировались и даже пристойно не уведомили об этом.

Бабушка всеми силами старалась ограничить частоту и продолжительность встреч родителей с детьми. О том, насколько Екатерина была бесчеловечна в отношениях с сыном и невесткой, красноречиво свидетельствует история, имевшая место в 1787 году. В тот год Императрица совершила шестимесячное путешествие на Юг России. Она хотела лично ознакомиться с новоприобретенными территориями и, главное, — увидеть «южную жемчужину» — Крым. Поездку организовывал «повелитель Юга России» — Г. А. Потёмкин. Вопрос был в центре внимания всего петербургского бомонда фактически всю вторую половину 1786 года. Замысел экспедиции и её нюансы с Цесаревичем Екатерина не обсуждала. Но Павел и Мария были потрясены, когда узнали, что Екатерина берёт с собой в шестимесячное путешествие их сыновей: Александра и Константина, чтобы, как она заявляла, «ознакомить их с Россией». При этом Александру только исполнилось девять лет, а Константину — семь.

Весть об этом вызвала необычную до того реакцию: Павел и Мария написали совместное послание Императрице. Оно было составлено в самых раболепных тонах; Цесаревич с Цесаревной нижайше умолили оставить детей с ними в Петербурге. «Осмеливаемся Государыня, представить Вам картину наших страданий, наших опасений, наших беспокойств по поводу путешествия детей наших; страдания наши легко представить взорам Вашим, Государыня, если вспомните состояние, в котором мы находились в минуту нашего отъезда за границу». Зная, что решение уже принято и прекрасно понимая, что Екатерина никогда (почти никогда) не пересматривает свои решения, Павел и Мария надеялись на чудо. Но его не произошло. Екатерина прислала ответ, весь пронизанный фальшивыми словами «о любви» и заканчивавшийся «обниманием» от «всего сердца».

«Дорогие дети мои. Мать, видящая, что дети её огорчены, может только советовать им умерить свою печаль, не питать чёрных мыслей, могущих вызвать печаль, не поддаваться скорби под влиянием расстроенного воображения, а прибегать к доводам, могущим умерить подобного рода огорчения и успокоить тревоги».

Павел и Мария надеялись на «материнское чувство» Екатерины, но она демонстрировала совсем иное. Её позиция была логически беспощадной. «Дети Ваши принадлежат Вам, но в то же время они принадлежат и мне, принадлежат и государству». В России, где она восседает на монаршем Престоле, ей всё подвластно и все ей принадлежат, а потому она и может вести себя только по своему разумению. Ни стоны, ни мольбы, ни обмороки не производили на неё никакого впечатления, если только они не отвечали её личным видам и «выгодам государства», что для Екатерины являлось синонимами.