Павел I

Вся эта история — отношения матери и сына — давно служит предметом смысловых спекуляций. Так как в данном тандеме Екатерина изначально пользуется преобладающим расположением среди историков и прочих «специалистов по прошлому», то, естественно, подавляющая часть авторов целиком на стороне матери. В оправдание Екатерины приводятся разнообразные логические аргументы, в то время как Павлу совершенно бездоказательно вменяются в вину различного рода «злокозненные намерения», которыми тот якобы был переполнен с самых младых лет. В качестве типичного образчика подобного рода умозаключений можно сослаться на сочинение генерала Н.Х. Шильдера, который в своей биографии Павла Петровича запечатлел целый букет умозрительных измышлений.

Вполне понятно, что Шильдер не употребляет выражение «преступление» применительно к акту свержения и убийства Петра III, правление которого он, вослед за Н. М. Карамзиным, называл «вредным». По мнению автора, Екатерина, «обладая совершенно исключительными свойствами ума и характера… не могла добровольно снизойти до жалкой роли правительницы, вроде Анны Леопольдовны». Не «могла» и всё тут. А как же закон и традиция, когда всегда и везде сын — наследник и преемник отца? Никак. При таких умозаключениях ни кровнородственный закон, ни закон сакральный в расчёт не принимаются. Между тем, когда описывается свержение в 1741 году Иоанна Антоновича и воцарение Елизаветы Петровны, то факт её родственный связи с Петром I выпячивается как главный аргумент. В связи же с Павлом история интерпретируется совершенно иначе, хотя Павел Петрович прямая «поросль древа Петра Великого», в то время как Екатерина лишь случайный нарост на нём.

Шильдера особо интересовало отношение Павла Петровича и к перевороту, и к воцарению матери. Напомним, что Павлу к этому моменту не было ещё и восьми лет, что само по себе исключало возможность наличия неких «документов», раскрывающих «злостные намерения» фактически малыша. Шильдер их, естественно, не обнаружил, что, впрочем, не помешало ему создавать широкие психологические обобщения. Оказывается, «уличная обстановка» 28 июня произвела «потрясающее впечатление на нервного ребёнка, одаренного к тому же болезненным воображением», Шильдер всё время намекает, а порой и говорит открыто, о том, что Павел с малолетства страдал «нервным расстройством», что «в уме маленького Павла прочно засело предубеждение против матери». Откуда же сие известно? Ниоткуда. Это очередные тенденциозные вымыслы, которых в большинстве сочинений о Павле Петровиче предостаточно.

Шильдер привёл одно высказывание Екатерины II из её переписки с немецким критиком и дипломатом Фридрихом Гриммом (1728–1807): «Не всегда знают, что думают дети, и трудно узнать Детей, особливо когда доброе воспитание приучило их слушать с покорностью». Почти наверняка это сетование вызвано было отношением сына Павла, который никак и никогда не позволял себе нечто, похожее на критику матери. Екатерине же хотелось бы знать самые сокровенные мысли сына, но в этот мир она допущена не была. Не были туда допущены и историки, которые тем не менее всегда позволяли себе интерпретировать покорность Павла в самом негативном смысле.

У Шильдера в этой связи можно прочитать следующее: «Павел повиновался с покорностью и, конечно, об известных вещах научился своевременно молчать, но от этого, разумеется, нисколько не выигрывали его сыновние чувства по отношению к материи. После 6 июля (день убийства Петра III. — А. Б.) взаимные отношения получили ещё новый, отсутствовавший дотоле, неприязненный оттенок. Между матерью и сыном появилась тень, хотя и не грозная, но наложившая, однако, неизгладимую печать на отношения Императрицы к своему первому верноподданному. Между ними окончательно создалась отныне глубокая пропасть, над которой Цесаревич много лет предавался пагубным размышлениям».

Исследователь фактически обвиняет маленького мальчика в создании атмосферы вражды с матерью и Императрицей, не приводя в подтверждение никаких фактов, потому что таковых не существовало (да и не могло существовать) в природе. Бели же даже и признать, что Павел с детства «не любил» родительницу, то невольно возникают и другие вопросы, которые почти все обходят стороной. А сама Екатерина любила ли Павла? Что она, став Императрицей, сделала для сближения с сыном? Окружила ли она его вниманием и лаской?

Об этом оправдатели Екатерины стараются не писать, потону что ответы могут быть только: нет, нет и нет.