Павел I без ретуши

Когда Павел был еще очень молод, императрица, пожелавшая дать ему громкий титул, не сопряженный, однако, с каким-либо трудом или ответственностью, пожаловала его генерал-адмиралом российского флота; впоследствии он был назначен шефом превосходного Кирасирского полка, с которым прослужил одну кампанию против шведов, причем имел честь видеть, как над головой его пролетали пушечные ядра во время одной стычки с неприятелем. Поселившись в Гатчине в качестве генерал-адмирала, великий князь потребовал себе батальон морских солдат с несколькими орудиями, а как шеф кирасиров — эскадрон этого полка, с тем чтобы образовать гарнизон города Гатчины.

Оба желания великого князя были исполнены, и таким образом положено начало пресловутой «Гатчинской армии», впоследствии причинившей столько неудовольствий и вреда всей стране. […]

Во всех гатчинских войсках офицерские должности были заняты людьми низкого происхождения, так как ни один порядочный человек не хотел служить в этих полках, где господствовала грубая прусская дисциплина. […]

…все происходившее в Гатчине тотчас делалось известным при большом дворе и в публике, и будущая судьба России подвергалась свободному обсуждению и не совсем умеренной критике. […]

Мы, офицеры, часто смеялись между собой над гатчинцами. В 1795–1796 годах я был за границей и, проведя несколько недель в Берлине, порядочно ознакомился с прусской выправкой. По возвращении моем домой мои товарищи часто заставляли меня подражать или, вернее, передразнивать прусских офицеров и солдат. В то время мы и не помышляли, что скоро все будем обречены на прусскую обмундировку, выправку и дисциплину.

Из переписки принцессы Августы Саксен-Кобургской:

Мы были очень любезно приняты [при дворе Павла Петровича в Гатчине], но здесь я очутилась в атмосфере, совсем не похожей на петербургскую. Вместо непринужденности, господствующей при императорском дворе, я нашла здесь стеснение; все было натянуто и безмолвно. Великий князь, который, впрочем, очень умен и может быть приятным в обхождении, если он того желает, отличается непонятными странностями, между прочим дурачеством устраивать все вокруг себя на старопрусский лад. В его владениях тотчас встречаются шлагбаумы, окрашенные в черный, красный и белый цвет, как это имеет место в Пруссии; при шлагбаумах находятся часовые, которые опрашивают проезжающих подобно пруссакам. Всего хуже, что это солдаты русские, переодетые в пруссаков; эти прекрасные на вид русские, наряженные в мундиры времен короля Фридриха Вильгельма I, изуродованы этой допотопной формой. Русский должен оставаться русским.

Он сам это сознает, и каждый находит, что он в своей одежде, в коротком кафтане, с волосами, остриженными в кружок, несравненно красивее, чем с косою и в мундире, в котором он в стесненном и несчастном виде представляется в Гатчине. Офицеры имеют вид, точно они срисованы из старого альбома. За исключением языка они во всем прочем вовсе не похожи на русских. Нельзя сказать, чтобы эта метаморфоза была умно придумана. Мне было больно видеть эту перемену, потому что я чрезвычайно люблю этот народ.

Из дипломатического донесения Джеймса Гарриса от 3 октября 1778 г.:

Политика Павла Петровича в настоящее время совершенно прусская, и, если он не переменится, то сделается столь же странен своим пристрастием к прусскому королю, как и его отец.

В ожидании трона

Великий князь Павел Петрович. «Размышления, пришедшие мне в голову по поводу выражения, которым мне часто звенели в уши: о «принципах правительства»», 1772 г.:

После многих размышлений, перебродивших у меня в голове об этом предмете, я принялся внимательно рассматривать значение этих двух слов порознь, вне всякого иного их значения, и нашел, что первое из них: «принцип» — означает начало или основу чего бы то ни было, служащее как бы источником того, что видим впоследствии, и как бы шпилем (стержнем), на котором все вертится. Вот моя мысль о слове «принцип».