8-е. Тоже был маневр, по окончании которого и после отдания приказа государь пожаловал орден Св. Анны 2-й степени гр. Ланжерону <…>. После того, подозвав меня к себе, приказал стать на колено, вынул из ножен шпагу, дал мне три удара по плечам и пожаловал шпагу с аннинским крестом. <…> После обеда, перед выходом государя в сад, перед спальней был военный губернатор Лассий, генерал-адъютант Нелидов и граф Ланжерон. Государь, вышед из спальни, подошел к графу Ланжерону и сказал: – «Ланжерон, ты должен принять инспекцию от сумасбродного старика Игельстрома». – «Государь, – сказал граф, – я не могу». – «Как! Ты отказываешься от моей милости?» – «Тысяча резонов заставляют меня отказаться от оной; первое, я еще не силен в русском языке». Государь с большим гневом отошел от него на другой конец комнаты и, подозвав Нелидова, сказал ему: – «Поди спроси Ланжерона, какие остальные резоны заставляют его отказаться от инспекции?» Граф Ланжерон отвечал: – «Первый и последний: Игельстром мне благодетельствовал, и я не хочу, чтобы моим лицом человеку, состарившемуся на службе его императорскому величеству, было сделано такое чувствительное огорчение». Не успел он вымолвить, как государь подбежал к нему с фурией, топнул ногой, пыхнул и скорыми большими шагами ушел в спальню.
Бывшие тут не смели тронуться с места; Лассий сказал: – «Ланжерон, что ты сделал? Ты пропал». – «Что делать! Слова воротить не можно; ожидаю всякого несчастия, но не раскаиваюсь: я Игельстрома чрезвычайно почитаю, он не раз мне делал добро». – Через полчаса времени государь, вышед из спальни, подошел к графу и, ударя его по плечу, сказал: – «Ты, Ланжерон, молодец и твой благородный поступок я запомню навсегда». Я всегда за удовольствие поставлял себе это рассказывать. Сколько приносит сие чести графу Ланжерону, столько, и еще более, императору Павлу I; оно показывает, что он умел иногда себя переработать и чувствовать благородство души. Если б он окружен был лучше, говорили бы ему правду и не льстили бы ему из подлой корысти, приводя его на гнев, он был бы добрый государь. Но когда истина была, есть и будет при дворе?» (
«Хитрый Безбородко <…> снизошел с своей высоты и присоединился к Кутайсову, чтобы с его помощью подняться еще выше <…>. Безбородко руководил Кутайсовым, а Кутайсов направлял императора по воле своего друга. Девицу Нелидову необходимо было удалить <…>. В императорской семье не было согласия, чего они и желали, так как оно могло быть опасно их влиянию» (
После казанских парадов и учений государь вернулся в Петербург. «Государыня и Нелидова выехали навстречу ему в Тихвин. Оне были крайне поражены переменою его отношения к ним» (
«По возвращении его я решалась четыре раза говорить с ним о том, что мое здоровье восстановлено, что Рожерсон, Бек и Блок <медики> уверили меня: новая беременность не подвергнет меня никакой опасности <…>. Император возразил мне, что он не хочет быть причиною моей смерти и что вследствие последних тяжелых моих родов это лежало бы на его совести, что il Øtait tout a fait mal au physique qu’il ne connaissait plus de besoin, qu’il est tout a fait nul et que ce n’Øtait plus une idØe qui lui passait par la tе^te, qu’enfin il Øtait paralysØ de ce c tØ» (
29 июня. Петров день. Праздник в Павловском. «В части сада, называвшегося Соловей, многие из аллей кончались круглой отгороженной площадкой. На каждой из этих площадок были устроены различные сцены. На одной была сцена из комедии, на другой из балета, на третьей из оперы и т. д. Обойдя все аллеи, дошли до последней, в конце которой находилась хижина, существовавшая с основания Павловска <…>. У входа в последнюю аллею граф Виельгорский, переодетый пустынником, подошел к императору и <…> попросил его взойти к нему в хижину. Император последовал за ним и увидел сзади хижины оркестр, аккомпанировавший хору из всех великих княгинь и княжен, исполнявших из „Люцилии“ <опера Мармонтеля, музыка Гретри>: