Павел I

Однако в день совершеннолетия Павла, 20-го сентября 1772 года, не случилось ровно ничего, кроме обеда и бала, обычных для дня рождения наследника. А в день бракосочетания, 29-го сентября 1773 года Никита Иванович Панин был торжественно отставлен от заведования штатом великого князя с таким количеством пожалований, какие в эпохи Елисаветы Петровны или Анны Иоанновны не получали ни Шувалов, ни Разумовский, ни Бирон. – Да будут благословенны времена расцвета цивилизации: то, за намек на что раньше колесовали, теперь искореняется манием монаршей милости.

Оппозиция была задарена. «Дом мой очищен», – сказала Екатерина, отодвинув Никиту Ивановича от сына (Сб. РИО. Т. 13. С. 361). Для возобновления привычного равновесия был возвращен к делам и Григорий Орлов.

Между тем видимый ход событий был куда опаснее для державы, чем невидимый.

В середине сентября 1773 года – в самый разгар петербургских приготовлений к свадьбе – на окраине империи, под Яицким городком, объявился очередной Петр Третий, самый страшный из всех бывших и будущих, – Пугачев.

1773

Жизнь Пугачева делится на тридцать лет и три года. До тридцати лет он был донской казак: воевал в прусской семилетней войне, потом в турецкой, получил младший офицерский чин хорунжего и наконец стал проситься в отставку, ссылаясь на раны и болезни. Войсковой атаман отправил Пугачева вместо отставки в лазарет: «как-де не излечисся, то и тогда отставка тебе дастся, ибо-де я увижу, что ты, может быть, со временем и вылечисся» (Пугачев. С. 59).

Медицинское обследование – дело мучительное для всех и каждого, ибо известно умение врачей залечивать до смерти, а для уклоняющегося от воинской повинности оно еще и опасно убежденностью медицинской комиссии в симуляции пациента. Поэтому Пугачев в лазарет не пошел, а пошел в бега. Так начались последние три года его жизни.

В конце 1771-го он ушел на Терек, и терские казаки, видя в нем человека смышленого и оборотистого, послали его в Петербург хлопотать о своем жалованье. Но едва он доехал до Моздока, попал под стражу, бежал домой, в Зимовейскую станицу, там его опять поймали, и он опять бежал. Добрые люди надоумили Пугачева уйти в Польшу, пожить там месяц-другой, чтобы затем, явившись на наш пограничный форпост, назвать себя диссидентом, ищущим в России вольности от польских притеснений. Тогда Польша еще не была поделена, и православные из Белоруссии и с Украины, в том числе старообрядцы, поощрялись при возвращении на историческую родину. – Пугачев пробрался глухими тропами в Польшу и, пожив с весны 1772 года у раскольников под Гомелем, в конце лета вернулся – пришел на форпост, сказал, что он старовер, что родился в Польше, а теперь желает идти в Россию. Имени своего настоящего не скрывал, ибо справедливо догадывался, что дела о дезертирах и дела о польских беженцах рассматриваются начальниками разных ведомств. На свое имя он получил и пашпорт.

На форпосте произошел с ним случай: сел он обедать вместе с другими польскими переселенцами, и вдруг один из них указал на него пальцем и крикнул: «Смотри! Этот человек точно как Петр Третий!» – «Врешь, дурак», – отвечал Пугачев, но тот не отставал и уверял его: «Слушай, Емельян, я тебе не шутя говорю, что ты – точно как Петр Третий» (Пугачев. С. 141). Пугачев никогда не видал покойного императора и потому не знал, верить ему своему сходству или нет. Но в память ему этот случай запал.

Получив пашпорт, Пугачев отправился в Симбирскую провинцию на Иргиз. Там он поселился среди раскольников и стал искать новых приключений. По торговому делу заехал он в ноябре 1772 года в Яицкий городок. Место это было тогда очень нервное. Яицкие казаки обижались лакомством начальников, запретами в рыбных ловлях, окоротами в покосах, задержками в выдаче денежного жалованья. Они посылали прошения, но цивилизация еще не коснулась этих мест, и здешние начальники только распалялись пущей беззаконностью. Кончилось тем, чего и следовало ожидать: в январе 1772-го (Пугачев жил тогда на Тереке) яицкие казаки захватили свой городок на пять месяцев. Присланное войско разогнало их, водворило начальников на место, заводчиков смуты перебили, перепороли, перевешали, переклеймили и оставшихся в живых переслали по каторгам.