Павел I

Известно, что Пётр I запретил при встрече с ним падать ниц на землю, объявив, что такое поклонение подобает воздавать единому только Богу. Император Павел хотя и не восстановил старинного поклонения, но потребовал изъявления знаков особого уважения к его особе. При представлении ему следовало не просто стать на колено, но стукнуть при этом коленом об пол так сильно, как будто ружейным прикладом. Поданную государем руку следовало целовать так громко, чтобы чмоканье было слышно на всю залу. Несоблюдение этого правила нередко навлекало его опалу. На улицах не только мужчины, но и дамы, встречавшиеся с ним, должны были, несмотря на дождь, снег, слякоть и грязь, выходить из экипажей, причём дамы из страха делали ему глубокий реверанс, остановившись среди улицы, хотя им, в виде снисхождения, и дозволено было исполнять это на подножке кареты. От такой обязанности не была освобождена и императрица, которой, впрочем, августейший супруг оказывал то особенное внимание, что в ответ на отданную ему императрицею почесть сходил с коня или высаживался из экипажа и подавал ей руку, чтобы помочь её величеству сесть опять в карету или в сани. Полиция бдительно следила за каждым выездом государя из дворца, полицейские конные драгуны скакали, а пешие мушкетёры бежали во всю прыть, приказывая встречным на пути снимать не только шляпы, но перчатки и рукавицы. Мимо дворца государева позволялось проходить не иначе, как сняв шляпы, а гулявшие в Летнем саду, считавшемся дворцовым, должны были всё время прогулки ходить с непокрытыми головами. Следить за обязанностью петербургских жителей – отдавать государю на улицах почесть – сделалось ещё затруднительнее, когда Павел Петрович, так сказать, раздвоил свою особу на личность великого магистра. Если государь появлялся на улице в сопровождении свиты или прислуги, одетой в красный цвет – цвет мальтийского ордена, то он почитался как бы только великим магистром, и тогда никто не должен был замечать его присутствия в столице, а мчавшиеся и пешие, и коннополицейские чины, в противность обыкновенному порядку, то грозно кричали встречным, то убедительно просили, чтобы они не снимали шляп при проезде императора.

Понятно, что при таких условиях улицы Петербурга бывали большею частью пусты, все избегали встречи, которая могла навлечь страшные неприятности, а однажды в течение нескольких дней в Петербурге почти вовсе не показывалось экипажей. Как-то в присутствии генерал-губернатора Архарова император, взглянув в окно, увидел экипаж с лошадьми в немецкой упряжи. Государь похвалил эту упряжь, и в тот же день вышло распоряжение, чтобы все жители столицы завели немецкую упряжь, так как с 1 сентября 1798 года никому не позволено будет «ездить по городу в дрожках; а также цугами в хомутах».

Случились и другие ещё внешние преобразования в Петербурге. Так, например, запрещено было иметь на магазинах и лавках вывески на французском языке, а вслед за тем не дозволено было называть торговые заведения магазинами, ввиду того, что только правительство может иметь магазины провиантские и комиссариатские. Частные постройки в Петербурге чрезвычайно замедлялись в царствование Павла Петровича, так как, вследствие желания его окончить сколь возможно скорее постройку Михайловского замка, не дозволено было продавать кирпич никуда, как только для этой постройки.

При Павле Петровиче Петербург начинал принимать вид военного города: на тогдашних его окраинах деятельно строились казармы и кордегардии, расчищались поляны для обучения войск, по улицам беспрестанно проходили то полки, то отряды, то караулы, то патрули, и в разных местах столицы в течение целого дня слышались и пальба, и барабанный бой, под который экзерцировались гренадеры и мушкетёры. На ночь петербургские улицы, как было в стародавнее время, запирались рогатками, при которых выставлялись военные караулы. К одиннадцати часам ночи всё было тихо: огни всюду были погашены, и, судя по всей обстановке, можно было подумать, что Петербург состоял на военном положении.

Общественная жизнь в Петербурге совершенно изменилась против прежнего: не было даже здесь не только блестящих балов и шумных празднеств, какие ещё недавно задавали екатерининские вельможи, но и вообще были прекращены все многолюдные увеселения и даже такие же домашние собрания. Полиция зорко следила за тем, чтобы в частных домах не было никаких сборищ, и вмешательство её в общественные увеселения дошло даже до того, что запрещено было «вальсовать или употреблять танцы, которые назывались вальсеном».