Паутина миров

«Ирония судьбы, – подумал Лещинский, озираясь по сторонам. – Каких-то три-четыре года назад я боялся идти ночью на заброшенное кладбище… И где? В Клетинском бору! А теперь топаю через огромную инопланетную помойку прямиком в логово отъявленных бандюганов, большая часть которых, к тому же, не люди…»

Потягивало гнилым ветерком. Сказывалась близость Канавы. У Лещинского появились попутчики, правда – недолговечные: пылевые смерчи оживили ландшафт. Лещинский узнал место, где недавно шел бой. На слежавшихся грудах мусора гвардеец увидел борозды, распаханные тяжелыми шасси бронеходов. Повсюду валялись обрывки амуниции хитников, обгорелое тряпье, но трупов не было. Божедомы, самая презираемая каста Чумного городища, не только обирали мертвецов, но и пускали в переработку тела. Даже отсюда было видно, как дымят смрадные печи на окраине Пустыря. Ветер доносил кислую вонь, поднимающуюся над щелочными чанами. Божедомы варили мыло.

Ветер стих, и душный, будто мешок, наброшенный на голову, зной вновь навалился на одинокого путника. Лещинский опять прошел под эстакадой волновода, которая пересекала пустыню города в северо-восточном направлении, соединяя Космодром с Грязным портом. Было бы проще двигаться вдоль эстакады, но дальше начинались Поющие руины. Соваться туда не стоило. Года за три до появления Лещинского под Чертовым Коромыслом большая орбитальная станция рухнула на город. Тысячи тонн высокочистых сплавов и композитных материалов, битком набитых сверхточной электроникой, пробили в городских кварталах, прилегающих к Грязному порту, кратер диаметром в полкилометра. Энергия взрыва была колоссальна. Металл станции сплавился с камнем зданий. На месте катастрофы как будто вырос стеклянно-металлический лес, который вибрировал на рассвете под лучами восходящего солнца, оглашая окрестности заунывными звуками. Поговаривали, что Поющие руины радиоактивны, но скорее всего их боялись по привычке, как всего чужеродного и необъяснимого.

Лещинский с удовольствием взглянул бы на Руины – в радиоактивность он не верил, не стали бы аборигены крутить у себя над головами ядерные реакторы – но делать такой крюк любопытства ради – большая роскошь для одинокого разведчика. Поэтому он свернул к набережной Канавы. Здесь начиналась буферная зона, разделявшая владения Корсиканца с дикими кварталами. В хорошие дни, когда солнце не слишком жарило, горячие торнадо не угрожали жилым районам, а из океана не приходила Высокая волна, на набережной собирался стихийный базарчик. Еще издалека Лещинский услышал многоязычный гвалт.

Вдоль парапета растянулись лотки и палатки. Раскачивалась на веревках сушеная рыба, выловленная в Канаве. Бутыли с мутной грибной настойкой призывно поблескивали на солнце. Нгены торговали на развес черным вонючим «божедомским» мылом. Птичники кудахтали, совсем как куры, впаривая немногочисленным покупателям какие-то корешки. Долговязый арсианец разложил на куске полиэтилена самодельные клинки. Лещинский не удержался, попросил у торговца разрешение посмотреть кривой меч, похожий на иззубренный ятаган. Рукоять, выточенная из прочной и эластичной, словно пластмасса, коры мохнатого дуба, пришлась по руке.

– То́хара са? – спросил он у торговца.

Желтоглазый торговец показал три крючковатых пальца, что означало трехдневный «колбасный» паек. Лещинский уважительно поцокал языком и щелкнул себя по кадыку, дескать, товар выше всяких похвал, и только бедность не позволяет мне обладать такой драгоценностью. На что арсианец ответил длинной горловой руладой, обозначающей у выходцев с Арсианы чувство глубокого удовлетворения.

Вернув клинок хозяину, Лещинский неторопливым шагом двинулся дальше. Внедрение в буферную зону можно было считать состоявшимся. Завсегдатаи толкучки не сомневались в его «социальном происхождении». Чтобы закрепить успех, Лещинский выменял у толстой бабы в черном платке и в каком-то невообразимом салопе низку вяленой рыбы-кошмарки. Бабе понравилась пьезоэлектрическая зажигалка. Такого добра во владениях Корсиканца хватало – рукастые нгены изготавливали их в ремонтных мастерских – но для обитателей диких кварталов зажигалки были ценностью.

На ходу счищая с рыбы твердую и колючую чешую, Лещинский начал потихоньку пробираться к выходу из базарчика. Он миновал торговцев хламом, которые примостились на ступеньках лестницы, ведущей к сизой, в масляных пятнах, глади пролива. Лещинскому захотелось посидеть у воды, перекусить, полюбоваться плывущими к океану радужными разводами, отражающими тусклое к вечеру свечение Кольца. Канава обмелела. Начинался отлив. Из ила торчал ржавый остов затонувшего катера. Лещинский присел на ступеньку, принялся зубами отдирать с рыбьего позвоночника розовые ломтики слабосоленого мяса.

– Угости девочку рыбкой, мистер… – раздался сзади испитой голос, лишь отдаленно напоминающий женский.