Вскоре по пышущей жаром дороге прикатила машина. Мэддока затолкали в нее, хотя, почувствовав охлажденный, свежий воздух, он и сам рад был побыстрее забраться внутрь. Он устроился сзади, на широком удобном сиденье. Блэкли в своем громоздком обмундировании влез после него и занял почти все оставшееся пространство. Недовольный Мэддок попытался немного отодвинуть от себя летательный аппарат, но тот настолько раскалился на солнце, что он отдернул руку и начал шумно дуть на ладони, укоризненно глядя на своего недавнего спасителя.
Затем нагрянула еще одна проблема: автомобиль, быстро набрав скорость, понесся вдоль дороги со сногсшибательной скоростью, совершенно, по мнению Мэддока, игнорируя цивилизованные законы движения транспорта.
— Притормози малость! — крикнул он. — Ты приедешь целым чуть позже, но это будет менее огорчительно, чем ежели ты приедешь побыстрее разбитым на кусочки. Притормози, черт бы тебя побрал! Сделай добро своим родным и не вводи их в лишние расходы на твои похороны!
Отделенный от них металлической решеткой водитель небрежно и недоброжелательно хмыкнул. Однако сидевший рядом с ним пассажир обернулся и посмотрел на Мэддока с выражением искреннего удивления.
— Вы спрыгнули с вертолета, летящего на полной скорости, — сказал он спокойно и рассудительно, — и в то же время боитесь ехать на обычном автомобиле?
— Это, — закипел от негодования Мэддок, — вы называете дорогой? А бешеную скачку, которую затеял этот дикий наездник, вы называете ездой? Придержите его, или мы все грохнемся, переломаемся и изжаримся прямо на дороге!
Мэддок, несмотря на спокойный тон инспектора, и в самом деле был сильно напуган немыслимой скоростью этой самодвижущейся повозки. Ни в вертолете, ни даже вне его он не чувствовал страха, но этот визг и скрежет колес о землю способен был сломить самого храброго на свете человека.
Куртис пожал плечами и дал знак водителю немного сбавить скорость. Затем он в упор посмотрел на Мэддока:
— Мой журнал открыт на запись. Итак… как вас зовут?
— Мэддок О'Шонесси.
— Регистрационный номер?
— Что?
Куртис кивнул:
— Не зарегистрирован. Понимаю. — Его лицо слегка потускнело, будто он только что осознал, что поймал птицу невысокого полета. — Ну, хорошо. В таком случае ответьте мне вот на какой вопрос: почему вы выпрыгнули? Вы хотели умереть?
— Нет.
Мэддок воскликнул это с гораздо большим пылом, чем намеревался. Самоубийство? Полный отказ от надежды? Это был не его путь решения проблем.
Он смущенно кашлянул, как бы извиняясь за свою излишнюю эмоциональность.
— Нет, сэр, это не было попыткой самоубийства. Ни в коем случае. Конечно, жизнь — это трудная работа, и человек время от времени заслуживает отдыха. Но я, сэр, не для того прыгнул, чтобы умереть.
— Для чего же?
— Вы поймали этот верти… ну, короче, эту штуку, на которой мы летели?
— Нет, вашим друзьям удалось скрыться.
— Ну вот. Теперь видите? Для этого я и выпрыгнул.
Он откинулся назад в мягком удобном сиденье полицейской машины и удовлетворенно, словно после хорошо сделанной работы, улыбнулся.
Куртис по дороге еще задал несколько вопросов, но никаких конкретных ответов, представляющих ценность для расследования, не получил. Мэддок знал больше — гораздо больше, — но в данный момент он не был расположен к разговорам.
Условия в тюрьме показались ему не такими уж и плохими. Выделенная ему койка была не жестче и не уже, чем твердая, словно камень, и узкая, словно железнодорожный рельс, кровать в холодном доме миссис Фланнэген. Еда была вкусна и всегда хорошо разогрета, молоко свежее и холодное; компания подобралась, конечно, не из лучших в этом мире людей, но примерно с такими приятелями он пил вино и пиво в придорожном баре недалеко от моста через реку Ли. Они, прямо скажем, не были приятными людьми, но с удовольствием готовы были послушать нескончаемый поток его шуток, историй и разных дурацких выдумок. Поначалу они пытались несколько раз оборвать и высмеять его, но Мэддок изыскал возможность продемонстрировать кое — что из арсенала дублинских кулачных боев, после чего его уже больше никто не порывался прервать. Они даже стали предпочитать его рассказы традиционно любимому телевизору.
Мэддок обнаружил, что им всем присущи кое — какие черты Шарлин: они не верили ни одному его слову. Но, вдоволь пообщавшись с ними, он начал немного лучше понимать, как работает ее голова. Эти люди не верили — это так, — но и не отрицали. А Шарлин отрицала все и тем отличалась от остальных.
Мэддоку ее страшно не хватало. Это было уже чуть выше его сил. Но он понимал, что в любом случае должен потерять ее. Возможно, уже потерял. Эта мысль, как — то ночью пришедшая ему в голову, повергла Мэддока в отчаяние. Он никогда не плакал во время бодрствования, но иногда утром обнаруживал, что его подушка была мокрой от ночных сновидений.
Шарлин, Шарлин… в какое будущее ты попала?