— А мне вот смешным кажется здоровенный увалень, который должен служить не только мускулами, но и голосом своего господина, однако при этом, — я посмотрел на Зинкара, — руки господина неподвижны. Кто из вас слуга? Кто господин? Кто из вас только делает вид, что говорит, а кто говорит по-настоящему? Хватит! Фарсом это станет, если я потрачу на вас еще хоть одно слово! Торш, если эта горилла начнет брыкаться, стреляйте в голову! Не думаю, что он выдержит такое.
— Вы ответите за это, л’Мориа!
— Поговорим об этом позже.
Зинкара просто позволил заковать себя. Али тяжело дышал, похрипывал, его громадное тело угрожающе вздымалось, что пугало моих людей, но и его в конце концов опутали якорными цепями.
— Теперь я хочу, чтобы вы вскрыли это здание, как устрицу, я хочу, чтобы все стены были проломлены, все тайники найдены! Приступайте, господа, не мне вас учить, как вскрывать подноготную врагов империи!
Я покинул посольство, чтобы проследить погрузку заключенных в фургоны.
— Дайте нам пару минут, Торш.
— Вы уверены, мой тан?
— Не волнуйтесь, никуда они не убегут.
— Вообще-то я…
— Идите, Торш.
Дождавшись, пока он отойдет, я поставил одну ногу на пол фургона и, опершись на колено, посмотрел немтырю в глаза:
— Знаете, Зинкара, меня не покидает чувство, что я видел вас когда-то. Возможно, вы, как и прочие дворцовые слуги, жались к стенам, умоляя о пощаде, когда я вел солдат по коридорам, чтобы закончить наконец эти глупые брыкания вашей недостраны, которые вы называли борьбой за суверенитет. Возможно, что это плод моего воображения и мы с вами не знакомы, хотя вы меня точно знаете. Как бы то ни было, я не могу отделаться от этого глупого чувства. И не могу вспомнить вашей жуткой рожи. Зато я точно знаю, что вы кость в горле моей страны, и я сгною вас в тюрьме.
Безъязыкий малдизец степенно огладил бороду, держа мой взгляд, и я готов поклясться, что услышал его чистую и внятную речь:
— Санкаришма рассудит нас, тан л’Мориа, его кара неотвратима. Вы посеяли ветер, а выросший ураган поглотит все, что вам дорого. Клянусь.
Звать кого-то в свидетели и заставлять посла говорить я не стал. Он лишь вновь покажет всем желающим обрубок языка и начнет отвратительно мычать.
— Везите их к Эстре! Переправимся на пароме!
— Вы будете сопровождать арестованных до самого Скоальт-Ярда?
— Я буду сопровождать их до Черепа-На-Костях, Торш! Пусть наши маги свяжутся с кем-нибудь в тюрьме, и пусть господин Шанкарди приготовит свою самую глубокую яму!
Последний мост действительно является последним из шести великих мостов, соединяющих северо-западную часть Старкрара с юго-восточной. Но Последний мост ведет только в Квартал Теней, и хотя у меня есть власть провести свой отряд через это маленькое пристанище ночных кошмаров, я не стал этого делать. Ведь есть еще паром из Маленького Дзанкога в Копошилку. Ночью он не работает, но я всегда могу взмахнуть инсигнией и заставить маленьких людей пугливо копошиться, исполняя мою волю. Почему я не воспользовался паромом, чтобы не делать громадный крюк по пути в Танда-Тлун? Просто с наступлением темноты паром перегоняют на южный берег, в Маленький Дзанког, и дозваться его с северного берега не смог бы даже сам Император. К тому же любые отступления от обычной работы парома становятся известны хозяину Маленького Дзанкога, а я не хотел тревожить Нефритового Скорпиона, старость сделала его нервным и непредсказуемым.
Перекручивая толстую цепь, механизм из нескольких огромных шестерней тащил широкое судно к берегу Копошилки. Оттуда по набережной Эстры мы прямым ходом направились к главной имперской тюрьме. Да, к самой главной тюрьме во всей Мескийской Империи. Изначально Череп-На-Костях был одной из двух прибрежных крепостей, которые блокировали речной путь через столицу еще в те времена, когда на тысячу километров вокруг существовали враждебные государства, владеющие речными и морскими флотами. Позже крепость перестраивалась и разрасталась, меняясь под влиянием времени для разных нужд. Она долгое время была имперским казначейством, потом музеем военной истории, а когда музей получил новое здание пару веков назад, Череп-На-Костях превратили в тюрьму строжайшего режима. Тогда же крепость получила свое нынешнее название.