Пациент

Аккуратный разрез, которым, как мне казалось, я отделила свою нынешнюю жизнь от прежней, стал расходиться все сильнее, как небрежно сделанный на коже шов. Рана никак не заживала и расширялась, начиная нарывать. Я тосковала по своему рабочему столу в клинике, за которым особенно любила сидеть по утрам, когда еще не знаешь, кто войдет в дверь и что будет дальше, скучала по доверительному шепоту пациентов. В моей памяти постоянно всплывал образ Роджера, поправляющего очки и улыбающегося своей доброй, ободряющей улыбкой. Мне не хватало Кэрол и ее уверенного голоса. Мне хотелось снова почувствовать, что я нужна людям. Прежде это наполняло меня энергией, но у меня опустились руки. Не было сил даже закончить фразу, когда я начинала говорить.

У Виктории не было времени на телефонные разговоры, ее мать умирала. Когда она наконец позвонила, мы поговорили о ее жизни и ее семье. Не о моей, тут нечего было рассказывать.

В зеркале я видела худую незнакомку с пустым, безжизненным выражением в глазах. Наступала зима. Она накрывала меня с головой, но не так, как бурлящая масса воды, которую я представляла в детстве, а как тяжелое ватное одеяло. При желании стать незаметным легко. Даже в небольшом городке, даже в маленьком его районе. Я превратилась в одну из тех безликих фигур, которые видела возле собора, когда они, подгоняемые холодом, бежали к себе домой с собакой на поводке. Там их ждала только тишина, чашка, оставшаяся на столе после завтрака, и пустая кровать. Наконец я поняла, почему люди жались поближе к собору. Он казался уютным и знакомым, этот серый камень, неизменный в переменчивом мире и стойко сопротивляющийся времени.

Глава 37

Февраль 2018 года

Первая трель черного дрозда раздалась в тот же день, когда небо впервые стало по-весеннему голубым, и это поразило меня. Я увидела гусей, летевших на восток над шпилем собора, а примерно через неделю на миндальном дереве в саду распустились нежные розовые лепестки.

Я начала рисовать. Не пейзажи, а небольшие наброски: камешки, бутоны, спящего Пеппера.

Процесс над Блейком продолжался. Я присутствовала в суде, но в моих показаниях не было нужды. Его вина была неоспорима. Удача отвернулась от него. Сидя на скамье подсудимых, он выглядел ниже ростом и полнее, ему обрили голову. О картине в деле не упомянули ни разу.

Вернувшись домой, я обнаружила у двери букет нарциссов и записку от Лоры Чемберс. Она чувствовала себя лучше. Со дня смерти Лиама прошло больше года. Мы договорились вместе ходить на прогулки.

Две недели спустя с телефона Офелии пришло сообщение: «Она передает тебе привет». С экрана на меня смотрела чудесная девочка всего нескольких недель от роду, с пушком светлых волос на голове. Я любовалась снимком и носила в кармане несколько дней, а затем распечатала его, поместила в рамку и поставила на подоконник рядом с тем, где были Нейтан, я и Лиззи. Я хотела, чтобы Лиззи увидела ее, как только войдет. Надежда на ее возвращение вызывала у меня болезненное чувство.

Когда я случайно встретила в городе Сару, выяснилось, что Нейтан уволился из Кафедральной школы вскоре после переезда в Штаты и получил постоянную работу в калифорнийской Епископской школе. Видимо, Офелия простила ему потерю картины Ван Гога. Я поймала себя на том, что рада за него.

В марте мы с Лорой, соскучившись по ярким краскам, ездили в Национальную галерею. «Подсолнухи» Ван Гога сразу привлекли к себе мой взгляд, и больше я уже ни на что не смотрела. Щедрые оранжевые и зеленые мазки блестящей краски. Мне казалось, я могла согреть о них руки.

— Эта картина об одиночестве, — прошептала Лора. — Каждый из них сам по себе, отдельно от остальных.

— И о стойкости, — прошептала я в ответ. — Взгляните на их силу. На то, какими несгибаемыми он их нарисовал.

Прежде я смотрела на эти начинающие увядать лепестки и темные головки семян, но не замечала, что они были полны неукротимой жизни. Надежда сияла в их охре и изумруде. Люк говорил, что они прекрасны, и я наконец убедилась в этом сама.

Месяц спустя я смотрела на Викторию, шагавшую по терминалу в аэропорту Хитроу. Ее высокая худощавая фигура, закутанная в кашемир, была видна издалека.

— Ви, ты там совсем ничего не ела!

— Господи, все та же профессиональная деформация. Где эта чертова машина?

Я объяснила ее худобу перенесенным стрессом и горем. Я понимала, как я могла не понять? А потом услышала кашель за стенами дома и в саду, звучавший гораздо хуже, чем прежний, записала ее на прием к врачу и пошла вместе с ней.

— Вы курите? — строго спросила девушка-доктор, которая была моложе Лиззи.

Виктория сидела со скучающим видом, поэтому кивнула я.

— Неблагоприятная наследственность?

Я снова кивнула.

Доктор выписала направление на рентген. Пока мы ожидали повторного визита в клинику, чтобы обсудить результаты обследования, почтальон принес заказное отправление. Это был тяжелый пакет с неразборчиво отпечатавшимся штемпелем, толстый и плоский, мягкий на ощупь. Налоговые документы? Фотографии, возвращенные полицией? Что-то от Лиззи?

Оказалось, ни то, ни другое, ни третье.