Патроны чародея

– Так ты и моря не видел?.. Ничего себе… Ладно, еще увидим. И корабли тоже. Очень большие! Трехмачтовые.

Он некоторое время ехал молча, смотрел вперед, лицо заострилось, а ветер красиво треплет волосы, наконец проговорил осевшим голосом:

– Ты видел больше меня… Я это почувствовал еще в каменоломне. Что-то было в тебе такое… А сейчас еще больше.

– Какое? – переспросил я. – Честно говоря, я был жутко перепуган.

Он усмехнулся.

– Еще бы. Ты точно не родился в селе возле таких мест.

– А где?

Вместо ответа он пришпорил коня, я старался не отставать. Копыта стучат громко, ветер ревет в ушах, он крикнул громче, перекрывая звонким голосом шум:

– Страшно и представить!..

– Ты чего?

– Да вот не могу вообразить!

Я промолчал, это, скорее, метафора, хотя, кто знает, вдруг у него тоже может быть чутье или предчувствие? Недаром же сразу так прилип ко мне.

Однако Фицрой долго не может быть ни серьезным, ни встревоженным, тут же начал рассказывать, часто похохатывая, разные истории о странствующих, подобно нам, а я слушал, слушал, потом пустил коня в сторону от дороги.

Он прервал рассказ, крикнул:

– Ты куда?

– Да так, – ответил я, – хочу посмотреть, нет ли здесь близких выходов нефти.

Он крикнул вдогонку:

– Чего-чего?

– Горючей смолы, – объяснил я. – Она мне может пригодиться в народном хозяйстве и для подъема тоталитарной экономики.

Он в недоумении пустил коня за моим, а я достиг пятачка, откуда тогда в небо вырвался багровый столб призрачного огня. Всего в десятке шагов от дороги, недалеко от трактира, в котором Крант и Калило, мои стражники, усердно готовились к разговору с Марлом, мол, пропадать, так хоть будет за что.

Трава, как трава, если бы везде одинаковая, другое дело, а то над тем местом, откуда выметнулся столб переполнившейся в земле магии, растет всякий бурьян… хотя, конечно, не всякий, в одном месте очень даже мелкий, каргалистый, совсем жалобный, зато дальше снова роскошный, победный.

Я покинул седло, присел, рассматривая бурьян. На пятачке земли, где долгие годы копилась магия, даже цвет иной, синевато-желтый, а везде зеленовато-красный, заметно издали.

Фийрой наклонился с седла, глаза горят интересом.

– И что там?

Я сорвал пару стебельков, посмотрел скептически.

– Да, это не то… Ошибся. А жаль… Стой, ты куда?

Конь, почуявший свободу, отбежал в сторону, где высокие зеленые заросли, начал срывать сочные верхушки. Фицрой повернул свою лошадку, догнал моего лакомку, тот мотал головой и не давал ухватить повод, но Фицрой поймал, в красивом галопе привел ко мне и бросил повод.

– Держи!.. И не выпускай, здесь кони хитрые. А вот люди – нет.

– Спасибо, Фицрой, – сказал я и, поднявшись в седло, послал коня на дорогу. – Поехали, надо спешить.

Пока он ловил коня, я сорвал еще пару пучков и надежно спрятал на дне кармана. Есть мысля, либо самому поискать подобные места, то ли объявить, что для королевского чародея Рундельштотта нужен вот такой бурьянчик, именно сине-желтый, мелкий, словно больной, кто принесет – тому вознаграждение…

Глава 3

Мелкая, но настолько шумная речушка, словно вся из грохочущих водопадов, выбежала навстречу и попыталась перегородить дорогу. Я засмеялся ее детской хитрости: в самом глубоком месте нашим коням по брюхо, но за шумом даже плеска не слышно.

Мы проскочили ее на рысях, снова полосы темного леса, свет пробивается сверху резкий и выжигающий в траве тьму, но дальше снова чернота, будто там вечная ночь.

Потом длинная мирная прогалина, травы сочные, а узорные листья роскошных папоротников необыкновенно изысканны и вычурны.

Я начал всматриваться в далекие горы, свернул коня в сторону от тропинки. Фицрой бездумно пустил свою лошадку рядом, только потом поинтересовался:

– Навестишь ту деревню?

– Да, – ответил я. – Креплю связи с населением. Люди должны видеть своего глерда. Никто не забыт, ничего не забыто, мы всем гадам припомним!

– Насчет не забыт, – сказал он, – это не важно, а вот насчет всем гадам… это хорошо! Я, когда вернусь в свои края, всем гадам не просто припомню… а даже очень припомню.

– У тебя есть цель, – сказал я с уважением, – благородная. И народу понятная.

В деревне меня вроде бы узнали, но все равно детвора разбежалась, а женщины укрылись в домах. Мужчины вышли навстречу, поспешно срывают шапки с голов и кланяются.

Я вошел в уже знакомый дом, по-хозяйски пнув ногой дверь. В дальней комнате сразу увидел распростертую на кровати Бдиллу, еще истощеннее, с запавшими глазами и мертвенно-бледным лицом.

За мной вошли ее муж и еще кто-то из его родни, остановились у порога. Я оглянулся, сказал повелительно:

– Служенье муз не терпит суеты. Подождите на улице. Лечение – это священнодействие, а не хи-хи. И даже не ха-ха.

Они нехотя вышли, я подошел ближе к постели.

– Привет, не спишь?

Бдилла медленно подняла веки, желтые и набрякшие. Глазные яблоки в полопавшихся кровавых жилках, взгляд не сразу отыскал меня, словно я перед нею порхаю в густом тумане, как легкомысленная бабочка, а не грозный глерд.

– Хозяин…