Пасынки судьбы

А ведь она могла бы выйти замуж и иметь детей. Могла бы жить где-нибудь в Уилтшире или Сомерсете, выйти замуж за врача или архитектора. Могла бы и сама стать врачом или архитектором. Как все это странно!

22 июня 1979 года

Сегодня глубоким стариком тихо умер отец Килгаррифф. Он был прав, когда говорил, что после убийства человеку немногое остается в жизни. В ту минуту, когда я обо всем догадалась в кабинете мистера Лэнигана, в ту минуту, когда она открыла потайной ящик, когда он остановился на пороге комнаты матери и увидел, что она мертва, — после таких мгновений у каждого из нас оставалось не больше шансов, чем у Килни после зверства солдат. Изуродованные жизни: не люди, а тени. Пасынки судьбы, как сказал бы его отец; привидения — вот в кого мы превратились.

6 августа 1982 года

Сегодня он вернулся.

Имельда

Что-то бормоча друг другу, пожилые люди встают и выходят подышать воздухом — теплым осенним воздухом. Она всегда-то была крошечной, теперь же от старости вся ссохлась. «Лучше быть здесь, — размышляет он, — чем доживать свой век в Ospedale Geriatrico»[66]. Пятна на его морщинистом лбу такого же цвета, как и твидовый костюм, а кожа на лысом черепе натянута, как на барабане; он сам называет себя хромым старым крабом, поскольку ходит, опираясь на трость с золотым набалдашником. На подбородке, справа, у него маленький, похожий на якорь шрам — память о Пунтаренасе, одном из многих городов, где ему довелось жить Там в 1942 году он попал под трамвай — с тех пор этот шрам.

Они гуляют под тутовыми деревьями и в который уже раз муссируют излюбленную тему: если бы тогда в Индии не волновались их дед с бабкой, они бы не встретились. Их пальцы соприкасаются. Его рука — неловко, по-стариковски — сжимает ее руку. Она пересказывает ему свой сон многолетней давности: в парке, на залитой солнцем лужайке, собрались многие из тех, кто повстречался им в жизни. Неужели у Мейвис до сих пор сыпь? Жива ли Цинтия? Они вспоминают Ринга, Декурси и Агнес Бронтенби. Кто-то говорил ему, что актером Декурси не стал, зато приобрел в Сингапуре прачечную. А она слышала совершенно поразительную вещь: мисс Халлиуэлл как будто бы вышла замуж за банковского служащего и вполне счастлива.

Они говорят, что скоро надо будет собирать тутовую ягоду — урожай в этом году ожидается превосходный. А странно — лето ведь было засушливое.

Ни о чем другом они не говорят.

А Имельда молчит и, судя по всему, говорить не расположена. Ее гладкие светлые волосы блестят на солнце; для женщины средних лет она красива, элегантна, у нее тщательно подведены глаза и накрашены губы. Каждый день она ходит к реке или к разрушенной мельнице. Прах отца Килгарриффа, размышляет она, покоится на католическом кладбище, а останки Квинтонов — на протестантском, на другом краю деревни. Сгоревшие во время пожара дети лежат по обе стороны от отца, а в ярде от них — мать. Анна Квинтон и ее похожий на спаниеля муж опять вместе, а вот тетя Пэнси лежит далеко от мистера Дерензи, да и тетя Фицюстас одна. Словом, как Квинтоны жили, так теперь и лежат. Там, на кладбище, царит покой — независимо от того, какой была смерть. «О Господи, отпусти нам грехи наши», — говорит по воскресеньям нараспев священник, и тогда в затхлой церкви в любое время года делается уютно.

В округе Имельду считают святой и приводят к ней больных. Побывав у нее, одна женщина излечилась от слабоумия, мужчина — от катаракты. Счастье как бы обволакивало ее чудесным образом, и его источник оставался непостижимым для всех, кроме нее самой. Только одна Имельда знает, что в красной гостиной ярко пылает огонь в камине, а мужчина на обшитом медью ящике для поленьев незаметно пытается ухватить женщину за руку. Лампы, по форме напоминающие луковицы, светятся тусклым светом, а выбитые на каминной доске узоры из листьев так же изящны, как язычки пламени. Никому невдомек, что больше всего ей нравится стоять в самом центре китайского ковра — ведь тогда видишь одновременно и сад, и мебель в комнате. Ведь тогда чувствуешь, — что и этот полдень тоже «жарко-багрян».

Они, все втроем, сидят на кухне в садовом крыле. Приготовлен обед, рагу из цыпленка и овощей, которые принесли соседи Через пару дней соседи снова купят им продукты. Даже Тереза Ши, жена младшего Дрисколла, следит, чтобы Квинтоны не остались без молока.

— Завтра надо будет обязательно собрать ягоды, — говорит он. — Больше откладывать нельзя.

Он улыбается той же улыбкой, что и на фотографии, а у девушки, которую он любит, на соломенной шляпе красуется искусственная роза_. Они знают, что навсегда остались такими в воображении их безумной дочери. Они знают: с ними произошло чудо, такое же невероятное, как явление ангела девочке из Болоньи. И они благодарны за то, что им отпущено, а также за благостный мир, в который погрузилась их дочь, — мир, где царит покой и нет зла.