Пасынки фортуны

— А ты-то как же? На лягавую клюнул? Иль шмар нету? Нормальное бабье перевелось? Ведь с этой на материке не покажешься! Свои пришьют!

— Дурак ты, Кузьма! Вот на работе ты — мужик! Глянуть любо, пока молчишь! А открыл хавальник и хана! Гнилой потрох! Да ведь когда я ее из сугроба выгреб, она в обычном барахле была. Думал, насмерть замерзла. А когда сумел ее отходить да ожила баба на моих руках, дороже ее никого не стало. Будто кровная. Мне ж, сам знаешь, оживлять не доводилось никогда. Раз в жизни такое испытаешь и чувствуешь себя человеком. Плевать мне, где она работает! Я и сегодня помню, как в той пурге, в стуже, задышала моя Валюха. Сколько я бился над ней! Сам чуть не сдох! От страха и холода… А когда она глаза открыла, я от радости, как старик, плакал. Тогда понял, что сама судьба мне шанс подарила! Но тебе, дураку, того не понять! Я в тот день не то что общак, свой кентель был готов отдать, чтоб она ожила. И никогда не пожалел, что остался тут. Не всегда Колыма — смерть! Умеет и она одарить счастьем, если очень захотеть вырвать его у Колымы и никогда не отпускать от сердца!

Чубчик глянул на Кузьму. Хотел увидеть понимание. Но Огрызок спал, привалившись к стене.

Сашка бережно раздел его, перенес на теплую лежанку, приложил валиком, чтоб не свалился сонный Огрызок с печки и долго говорил в эту ночь с женой.

— Да оставь ты его в доме. Человек он тихий, незаметный. Пусть живет. В общежитии народ чужой. А здесь он быстрее сердцем отойдет. Глядишь, выровняется, в себя поверит. Пощади его.

— Мороки тебе, Валюха, прибавится. Стирка, готовка, уборка. И так устаешь. Из нас помощники неважные, — говорил Чубчик.

— О чем ты, Сашок? Меня ты спас от физической смерти. Неизбежной. Его

— из моральной вытащи. Это тоже спасенье. А жизнь от него, как от тепла, зависит. Сирота он. И у судьбы, как вдовец на погосте. Пусть поживет. А там видно будет, — предложила женщина.

Кузьма всю неделю работал, не поднимая головы. Сам себя подгонял и уговаривал. Даже когда руки переставали слушаться, Огрызок, сцепив зубы, приказывал себе.

Он ни с кем не общался. Лишь с Александром. Да и то немного. Валила усталость, о которой знал лишь бригадир.

Огрызок, как подарка, ждал выходного. В этот день он проспал до обеда. Когда слез с печки, увидел хозяйку, занятую стиркой. Здесь же и его рубашки лежали. Чубчик во дворе рубил дрова.

Кузьме неловко стало. А Валентина усадила за стол. Накормила, напоила чаем. Уговаривала отдохнуть.

Огрызок, заглянув в пустые ведра, принес воды, сложил нарубленные дрова в сарае. Вместе с Чубчиком в магазин сходил — за продуктами. А вечерком к бригадиру в гости Тарас пришел. Поначалу о всякой всячине говорили. Но потом мужик не выдержал, к Огрызку подсел:

— Обижаешься на меня, Кузьма? — спросил в упор.

— С хрена ли загуляли? Ты мне кто? — неподдельно удивился Огрызок.

— Не слепой. Вижу. Не разговариваешь, не здороваешься со мной.

— Отвали! Я со всеми одинаков. Не до брехов мне. Да и говорить не о чем. Ни с тобой, ни с другими. Я сам по себе.

— Если не обижаешься, давай выпьем! — достал из кармана бутылку.

— Не пью, — тут же отвернулся Огрызок.

— Ты че? Больной? — задохнулся удивлением Тарас.

— Не пью и все тут! — не стал врать Кузьма.

— Брезгуешь? Иль за человека меня не считаешь? — покраснели скулы гостя.

— Да иди ты в задницу! — кончилось терпение у Кузьмы.

— Ну что ж! Посмотрим, кто в жопе останется, — встал Тарас и заторопился уйти.

Чубчик и Огрызок не придали значения сказанному и со вздохом облегченья закрыли дверь за гостем.

Следующая неделя прошла без перемен. Только вот мужики из бригады стали сторониться Кузьмы. Обедали отдельно от Чубчика и Огрызка. Это не ускользнуло от внимания бригадира и, возвращаясь с работы, он как-то предупредил:

— Будь настороже, Кузьма, что-то задумали падлюки! Не иначе, как пакость. Стерегись…

Огрызок даже предположить не мог, за что и чем накажут его члены бригады. Но шли дни и ничего не случалось.

И в ту смену, как обычно, поставил лопату рядом с кирками, домой собрался уходить, следом за Чубчиком. Случайно сунулся в карман брезентовой куртки, которую не надевал во время работы. Папиросу искал. Может, завалялась? И наткнулся на какой-то камешек. Вытащил, глянул и обомлел. Золотой самородок… Сам по себе или по случайности он не мог оказаться в робе. И Кузьма остановился оцепенело:

— Саш! Погоди! Застопорись! — показал кусочек золота. Чубчик понял все без слов.

Не сунься Огрызок в карман, охрана нашла бы золото. И тогда не миновать Огрызку возвращения в зону. Кто поверит, что самородок был специально подброшен ему? Бывшему вору! Тут несудимому не доверяют. Огрызок мог за такое поплатиться жизнью.

Чубчик остановился среди тоннеля, загородив собою и свет, и выход. Бригада подошла вплотную:

— В чем дело? За чем задержка? — послышались вопросы.

— А ну! Поворачивай оглобли обратно, — рыкнул бригадир, и Огрызок вмиг вспомнил фартовые разборки.

Чубчик попер буром.

— Живо! Падлы! Линяй с тоннеля! Разборка будет! — давил на мужиков.

— Смена кончилась! Баста!

— Чего из-под нас потребовалось? — послышался голос Тараса.