Пасынки фортуны

— А зря! Может, даже доведется вас порадовать. И не только вас. А и других». Ну, я и ответила, что у меня через полгода ссылка кончается, уедем на Смоленщину и не нужна нам амнистия. Она, как северная весна, всегда приходит запоздало. Когда ее уже ждать некому… «Вы дождетесь. Потому что теперь вы снова вдвоем с Кузьмой. Друг другу поддержка и опора. Да еще какая надежная! Верная!» Тут я вспомнила, спасибо ему сказала. За тебя и себя. В гости звала, как человека, не как следователя. А он смеется. И говорит мне: «Не до гостей, Катерина, не до отдыха! Пока льются бабьи слезы по земле нашей, не до сна нам. Ведь вот такие, как ты, жить и выжить нам помогали. И даже Колыму выстоять и пересилить. Верностью своей и ожиданием. Смелостью и терпением давно лучшую долю заслужили. Да видишь ли, не всем по вкусу это. Не перевелись еще звери средь людей, кому и вы — бабы, помехой стали. И вам, вместо цветов, сегодня кресты еще ставят в изголовье. Потому нам не до отдыха. Езжай. И будь счастлива!»

Я и приехала. Федор доставил. Он тоже сидел на Колыме. Реабилитирован недавно. Три года назад. А ехать стало не к кому. Жена не дождалась. Дети отказались от него. Мать умерла. Отец тоже в тюрьме сидел. Заморили или расстреляли где-то на Печоре. Даже могилу его не смогли показать человеку. Вот и женился в другой раз. На такой же, как сам. Она — бывшая актриса. В театре работала. Настучали на нее завистники. Оболгали бабу. Двоих детей осиротили. Живут нынче в Магадане. В Москву калачом не выманишь. Боятся. И прежде всего людей, которые им жизни покалечили, — вытерла Катерина лицо фартуком и продолжила, всхлипнув: — Мне всегда казалось, что моя судьбина самая полынная. А как послушала Федора и его жену, поняла, что их жизнь страшней моей. Это — мученье. А ведь живут. Заставили себя устоять на ноженьках и не попадать в грязь. Так и одюжили горечко, держась за руку. Порозь ни в жисть такое не осилить.

— Ну и что в ментовке трехнули, когда ты возникла с ним? — напомнил Кузьма.

— Я же под вечер прикатила. И враз к лягавым. Но с наглой харей. Уже не боясь никого. Дверь кулаком открыла и говорю: «Где Кузьма?! Почему его еще не отпустили домой? Или ждете, чтоб я вам холку до крови намылила? А ну, подайте моего сморчка! Не то я из вас таких пельменей настряпаю, все волки на Колыме передохнут от отравы такой!» Тут дежурный мусор ко мне кинулся и орет: «Вы где находитесь?» А я ему в ответ: «В поганой лягашке!» Он глаза, как жаба, выпучил от удивления и спрашивает: «С какого праздника напилась, дура?» Ну, тут я не выдержала: «Сам ханыга! А ну, веди к начальнику своему! Главному лягавому! Чтоб он сдох, зараза! Под его нюхом что творят, почему не видит? Но ничего, скоро вы свое получите из Магадана. От Кравцова! Он вам покажет, где на Колыме есть зона бывших сотрудников органов! Там запляшете, гады!» Он хотел было дать мне в ухо. Но когда услышал фамилию Кравцова, так и раскорячился. Враз из лягавого в человека захотел вылезти. И спрашивает мол, откуда знаю о Кравцове? Я и ответила, что только что от него вернулась, из Магадана, — рассмеялась Катерина: — Что тут было! Лягавый вокруг меня на одной ноге заходил. Чаю предложил. С пряниками! Ну, а я и ответила: не для того в Магадан моталась, чтоб, вернувшись, чаи распивать в ментовке. Кузьму выпускайте и все тут.

Кузьма смеялся, хватаясь за живот:

— Чай, падла, предлагал! Видать, крепко их за яйцы Кравцов держит!