— Утка. Из чекистов. Ловил тебя на дурака. Но мимо. Так и сказал, что прокол, Самойлов, дескать, опять спиздел. Личные счеты с тобой сводил. Но ты секи, Огрызок, он еще не раз попытается отыграться на тебе. Кончай с ним залупаться. Неровен час припутает накрепко. И тогда за все разом с тобой расквитается. Не впустую ботаю. Не кентуйся с беглыми, коль семью завел, дыши тихо. Для тебя любой риск может стать последним. За все разделаются. С тобой и с бабой! Допер? То-то! Ты и она — до гроба на мушке у чекистов. Потому что политические теперь вы оба. С обоими и счеты будут сводить. Не иначе.
— Я в политике не застрял!
— А живешь с кем? То-то и оно! Теперь, хочешь иль нет, всего жди. Не зря предупреждал. И вот что секи. С Самойловым не махайся. Не покажи виду, что знаешь, кто он. Пока тебе стукач известен, ты знаешь, как защититься. Но если его заменят, с новой сукой никто не познакомит. Вот тогда стерегись. От любого жди паскудства. А потому береги Ваньку! Не плюй ему в мурло! Не сворачивай шнобель на сраку. Пылинки с него сдувай. Потому что он хоть и говно, но известное. На умную, тонкую подлость он не способен. Ума не хватает. А от глупостей тебя даже Катерина убережет… Когда Сашка ушел, Огрызок еще долго обдумывал сказанное им и для себя решил придерживаться советов Чубчика.
Одна Катерина, возясь у печки с кастрюлями и сковородками, долго не могла выбрать время, чтобы рассказать Кузьме обо всем, что произошло в его отсутствие.
Лишь поздним вечером, искупав Огрызка, накормив его, присела тихо рядом на диване, пользуясь сумраком, вытирала мокрые щеки, рассказывала:
— Я ведь не знала, куда ты подевался, воробушко мой. Ждала до вечера, все в избе прибирала. Не поняла, почему такой бардак у нас? А когда ты и к ночи не вернулся, тут уж я в общежитие пошла. Глянула, нет в комнате. Только мужик какой-то газету читал. Спросила о тебе, он, как в жопу ужаленный, подскочил до потолка и заорал: «С ворами дел не имею! Я — честный человек и нечего о блатных спрашивать! Может, его убили! Откуда знаю? В милиции спрашивайте!» Обложила я того малахольного матом со всех сторон. Рассказала ему и о нем самом, и обо всех его родственниках. Пообещала яйцы через уши вырвать, если этот мудак еще раз о тебе хоть одно плохое слово скажет. И пошла не в милицию, а к чекистам.
— Зачем тебя к ним понесло? — изумился Кузьма.
— Да как же? Это ж их проделки! Они, никто другой, на всей моей судьбе соль сыпят. Они не тебе, мне решили напакостить. Убрать мужа от меня! Отнять, отвернуть, чтобы сбежал, уехал, отказался, а я опять одна осталась бы! Кому надо из-за бабы горе мыкать да из неприятности в беду попадать? Ну, раз, другой, третий, потом надоест. Человек устает от горя. А тебе мало на долю выпало? Только из зоны и снова в камеру! Да было бы за что. Ни в чем не виноватого сгребли! От меня отняли! Ну я и устроила им тарарам! Влетела к ихнему старшему. Он, боров кастрированный, чай с булкой пил. Я как грохнула по столу кулаком: «Вертай мне мово Огрызка! Не то всю рожу издеру! Так отмудохаю, родные откажутся!» Он, гад, на кнопку нажал. Двое мордоворотов пришли. Он им на меня кивнул: «Заберите в камеру. Когда в себя придет, отпустите». Они и бросили в кутузку! И сами в нее заперлись. Давай меня заламывать, да раком ставить. Тут до меня дошло! Вскочила я с иола! Да как понесла обоих. Одного в пол чуть не втоптала, другого в стену влепила. Много бы из них котлет намесила, но к ним подмога подоспела. Вырвали тех кобелей из моих рук и разом в больницу увезли. А меня уже без похотей пятеро чекистов били. Думала, насмерть угрохают. Я уже на ногах не стояла, а они все швыряли меня то в угол, то в дверь, то в стену, то в пол. Со всего маху, как тряпку. Поднимут от пола и швыряют. Да головой, да мордой. Ни одного живого места не оставили. Я — в крик. Они — злее. Я тогда ополоумела. Поняла: один у них выход — убить меня. И не себя мне стало жаль, а тебя, чума ты моя ходячая. Как подумала, что не свидимся, горько стало. Да так в грудях сдавило, словно до смерти и вовсе немного ждать. Ну, была не была! Рванулась я от стены, да как кинулась на амбала, какой у двери стоял. Отшвырнула под ноги извергов, какие меня измолотили, и в коридор, оттуда на улицу. Домой заскочила, схватила паспорт и деньги, все, что были, в Магадан рванула.
— Как же досталось тебе, бедолага моя родная! — трясла Кузьму запоздавшая злоба.