Читаем Пастораль сорок третьего года полностью

Браун был сыном лейпцигского купца, разоренного вначале Веймарской республикой, а затем и гитлеровским режимом, в результате чего он едва мог дать своим детям приличное образование. Инженерно-техническая школа, в которой он вплоть до начала войны учился чему-то сумбурному, не шла ни в какое сравнение с Высшим техническим училищем в Делфте; Браун первый готов был это признать, как и то, что он все перезабыл и после поражения Германии ему придется начать все с самого начала. Но что можно начать, когда тебе уже двадцать восемь? «От этой войны, — говорил он, — в голове становится совсем пусто — разучишься думать, всегда есть тот, кто думает за тебя. А впрочем, может быть, и на штатской службе то же самое?» В третьем рейхе — безусловно, думала она про себя, не выражая свои мысли вслух, ибо Браун терпеть не мог, когда при нем критиковали внутреннее положение его фатерланда, хоть и был сам против Гитлера. Вероятно, боялся нацистских шпионов, это вполне возможно, ведь офицеров вермахта, которых ловили на антипатриотических высказываниях, безоговорочно ставили к стенке. Когда она ему говорила, что он, во всяком случае, сможет снова жениться, он смеялся и показывал ей карточки жены и детей, таких же светловолосых и незначительных, как и он сам. Брак военного времени! В свою очередь она тоже показывала ему карточку Дика, с которой не расставалась, хотя Дик настаивал на том, чтобы она уничтожила все, что может заставить окружающих усомниться в их разрыве. Дик был сфотографирован на яхте, и она рассказывала Брауну о том, как они плавали под парусом; Браун тоже был энтузиастом этого вида спорта. Дик, которого она представляла как своего брата, был преподавателем английского языка, прожил в Англии около четырех лет и теперь, по ее словам, опять туда поехал (это была неправда), чтобы добровольцем сражаться за дело, которое Браун в минуты просветления считал и своим также.

— Он непременно проскочит, — говорил он, кладя свой палец на карточку, как будто указывая определенный стратегический пункт, — он этого вполне заслужил, а вы за него не беспокойтесь, цел будет, не пропадет.

Она никак не могла уговорить Брауна говорить ей «ты». Впрочем, насколько ей было известно, в Германии на «ты» переходят не так скоро, как в Голландии. Может быть, это и красиво, когда муж и жена или любовник и любовница обращаются друг к другу на «вы», как бы надеясь, что их любовь продлится еще бесконечно долго, и приберегая «тыканье» для далекого будущего. Но все это не имело никакого отношения к ней и Брауну, а потому придерживаться такой точки зрения было бы с их стороны просто глупо.

Иногда она спрашивала себя, как бы реагировал Браун, знай он, кем для нее был на самом деле Дик. Заважничал бы, наверное, что вытеснил учителя английского из сердца учительницы английского, и притом еще с согласия первого и без угрызений совести со стороны второй, как будто он таким образом приобщался к Англии, где ему в сороковом здорово утерли нос.

К ее отношениям с немецким офицером Дик подходил так же по-деловому, как и она сама, но Браун не должен был об этом знать; если бы она попыталась ему все рассказать, мотивируя это коммунистическим мировоззрением Дика, в котором не было места собственническим взглядам на женщину или эгоистической ревности на почве мелочной подозрительности, он бы испугался, ибо, каковы бы ни были его взгляды на национал-социализм, большевиков он ненавидел так пламенно, как требовал от него командир полка. Браун принадлежал к разряду тех немцев, которые в 1938–1939 годах желали и стремились осуществить нападение на Россию совместными действиями Германии и Англии — носителей западной цивилизации. То, что Англия сражается на стороне России, Браун считал прискорбным отступничеством.

Перейти на страницу:

Похожие книги