Пастернак

Слева

направо:

Жозефина,

Александр,

Лидия, Борис,

Розалия

Исидоровна,

Леонид

Осипович

Пастернак с женой Евгенией Владимировной и сыном Женей. 1924 г. Фото И. М. Наппельбаум

Евгения

Владимировна

Лурье. 1920 г.

Второе издание

поэтической книги

«Сестра моя жизнь».

1923 г.

На фронтисписе

рисунок

Ю. Анненкова

Осип Эмильевич Мандельштам. 1934 г.

Владимир Владимирович Маяковский. 1920-е гг.

Похороны Маяковского. Апрель 1930 г.

Марина Ивановна Цветаева. Владислав Фелицианович Париж. 1926 г. Ходасевич. 1920-е гг.

Фото П. Шумова

Андре Мальро, В. Э. Мейерхольд и Б. Л. Пастернак.

1936 г. Фото В. Руйковича

Зинаида Николаевна Нейгауз (Пастернак). 1930-е гг.

Генрих Густавович

Нейгауз. 1938 г.

На даче

в Переделкине.

Слева направо:

Святослав Рихтер,

Мелица Сергеевна

Нейгауз, Галина

Нейгауз, Генрих

Густавович Нейгауз

и Б. Л. Пастернак.

1948 г. Фото

Станислава Нейгауза

Пастернак в президиуме Первого съезда писателей. 1934 г. Второй справа М. Горький

Пастернак на открытии Первого съезда писателей. 1934 г.

Пастернак на балконе дома в Лаврушинском переулке. 1946 г.

Обложка и титульный лист первого издания перевода «Гамлета».

1941 г.

Художник В. Л. Фаворский

ВИЛЬЛМ ШЕКСПИР

ГАМЛЕТ

ПРИНЦ ДАТСКИЙ

ТРАГЕДИЯ

БОРИСА ПАСТЕРИАНА

ЮСЛИТИ»ААТ 1 I

ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР

ГАМЛЕТ

ПРИНЦ ДАТСКИЙ

ТРАГЕДИЯ

Ольга Всеволодовна Ивинская и Б. Л. Пастернак. 1957г. Фото А. Лесса

Дача в Переделкине

Пастернак в огороде. 1950-е гг.

Пастернак. 1948 г. Фото Л. Горнунга

Карикатура «Нобелевское

блюдо» в газете

«Комсомольская правда»,

посвященная

присуждению

Нобелевской премии

Б. Л. Пастернаку

Пастернак в квартире

в Лаврушинском

переулке. 1950 г.

Фото 3. Н. Нейгауз

Могила Б. Л. Пастернака на Переделкинском кладбище

ком от ран» лечатся любовью. Это их «последний прицеп», позволяющий удержаться в человеческом сообществе. «Только пол делает вас человеком, даже не отцовство, восклицает Цветаева и заканчивает ироническим советом: Поэтому, Борис, держись своей красавицы»128. В этих словах, помимо всех теорий и умозаключений, которые как всегда у Цветаевой имеют острый и лаконичный характер, конечно, сквозят личная обида и ревность «малокрасивой», «не совсем уже молодой» «с печатью особости» женщины, как характеризовала сама себя Цветаева в одном из писем129.

Очевидно, Пастернак, сам этого не понимая, повод к такой ревности подал. Много лет спустя Анна Ахматова вспомнит свою единственную встречу с Цветаевой уже в Москве, в июне 1941 года: «Марина, стоя, рассказывает, как Пастернак искал шубу для Зины и не знал ее размеры, и спросил у Марины, и сказал: У тебя нет ее прекрасной груди »130. Пренебрежение, проявленное Пастернаком к чувствам женщины, с которой он был многие годы связан, которой в свое время адресовал пылкие признания в любви и которую сам называл единственной равной себе, может показаться непростительным. И тогда права Цветаева: бесчеловечность гения, так сказать, условие, заданное a priori? Так далеко мы не станем заходить в своих выводах. Скажем только, что обвинение, так хлестко высказанное Цветаевой в адрес Пастернака, столь же легко поворачивается и против нее самой. Разве не знала она, что Пастернак только недавно пережил семейную драму разрыва с первой женой и соединения со второй? Был на краю жизни и смерти, терзался и мучился, не сознавая, сумеет ли справиться и выжить? Знала доподлинно, он сам

9 А. Сергеева-Клятис

257

сообщал ей о своих трагических обстоятельствах. Разве не было ей известно, что причиной этой ситуации была страстная увлеченность Пастернаком Зинаидой Николаевной Нейгауз и что чувство это, просто по силе своего проявления, не могло еще угаснуть? Несомненно, и о том, и о другом ей было прекрасно известно. Может быть, Цветаева не подозревала, что Пастернак во время его визита в Париж находился в состоянии, близком к помешательству, был нервно истощен, доведен бессонницей до отчаяния? И это было ей известно, хотя бы потому что Пастернак всем и каждому рассказывал о своей болезни. Чего же она ждала от него? Не ей ли, лучше чем кому-либо другому, было понятно, что жизнь зачастую обманывает человека и вместо давно запланированной и горячо ожидаемой подсовывает совсем новую ситуацию, с которой приходится быстро и безропотно свыкаться? А теперь зададим вопрос себе, пользуясь логикой самой Цветаевой: было ли так уж человечно требовать от него внимания к себе как к женщине, а потом бить безупречной логикой своих эпистолярных инвектив? И не встраивается ли ее поведение в тот же самый ряд, который она наметила для Пастернака: Рильке, не желавшего перед смертью проститься с близкими, Шумана, забывшего имена своих детей, Гёте, десять лет не видевшего матери?.. Одним словом, нельзя ли в Цветаевой разглядеть те же черты гениальной бесчеловечности? Кажется, особенно явственно в ее словах о любви как «последнем прицепе», связующем гения с людьми: «Только пол делает вас человеком, даже не отцовство». Положа руку на сердце, разве материнство можно назвать тем спасательным кругом, который удерживал ее саму на плаву в самые страшные ее годы?

258