Пастернак

Рассказанные здесь истории, конечно, не исчерпывают темы, обозначенной в названии главы. Женщин, влюбленно, восхищенно и преданно смотревших на Пастернака в разные периоды его жизни, близко подходивших к нему, оказывавших на него влияние, притягивавших его взгляды, вдохновлявших к творчеству, было намного больше. Среди них можно и должно назвать прежде всего Марину Цветаеву и Анну Ахматову, а также Ларису Рейснер, Лили Харазову, Риту Райт, Марию Петровых, Ариадну Эфрон, Ольгу Берггольц, Лидию Чуковскую, Марину Баранович, Чукуртму Гудиашвили и многих других.

Одно из последних, поздних стихотворений Пастернака имеет выразительное название «Женщины в детстве» и посвящено сложному чувству восхищения, благодарности и неоплатного долга, которое, как ему всегда казалось, во многом определило его личность, жизненные приоритеты и ценности:

Рядом к девочкам кучи знакомых
Заходили и толпы подруг,
И цветущие кисти черемух
Мыли листьями рамы фрамуг.
Или взрослые женщины в гневе
Разбранившись без обиняков,
Вырастали в дверях, как деревья
По краям городских цветников.
Приходилось, насупившись букой,
Щебет женщин сносить, словно бич,
Чтоб впоследствии страсть, как науку,
Обожанье, как подвиг, постичь.
Всем им, вскользь промелькнувшим где-либо
И пропавшим на том берегу,
Всем им, мимо прошедшим, спасибо, —
Перед ними я всеми в долгу.

Глава третья. ПАСТЕРНАК И ДРУГИЕ [25]

Мы были людьми. Мы эпохи.

Б. Пастернак

В этой главе речь пойдет не о дружбе в привычном нашему обиходу значении этого слова, а о сложных, иногда напоминающих дружбу, иногда резко отличных от нее отношениях между самыми одаренными представителями эпохи: теми людьми, которые наиболее ярко воплотили свое время в искусстве, выражаясь школьным языком — поэтами первого плана. Это были люди одного круга, общей гуманитарной культуры, сходного исторического опыта, даже если он двоился между советской метрополией и зарубежной диаспорой. Но степень самостоятельности их мышления, значительность пережитого, индивидуальный, неповторимый путь развития, предопределяющий исключительность внутреннего выбора и поступков, делают каждого из них фигурами огромного духовного масштаба, о которых трудно говорить в привычных категориях. Их невозможно встроить в ряд, их судьбы выделяются на общем фоне эпохи как снежные пики среди ровной горной гряды. Оттого и их отношения между собой невозможно уложить в прокрустово ложе обиходных понятий: приятельства, дружбы, любви, ненависти, соперничества и т. д. Если попытаться изобразить эти отношения графически, то получатся весьма нетривиальные кривые — гиперболы, параболы и синусоиды, почти всегда разомкнутые, неравномерно изломанные линии. Некоторые из них мы попробуем здесь воспроизвести.

В.В. Маяковский

Первые этапы творческого пути Пастернака совпали с насыщенной в артистическом отношении второй декадой XX века. Восемнадцатилетним он примкнул к кружку, собиравшемуся в доме молодого поэта, художника, переводчика Ю.П. Анисимова, который был, по словам Пастернака, «талантливейшее существо и человек большого вкуса, начитанный и образованный, говоривший на нескольких иностранных языках свободно, как по-русски, сам воплощал собою поэзию…»^{220}. Между ним и Пастернаком было много общего, в частности, их объединяла любовь к Рильке, которого оба переводили. Б. Пастернак писал в «Людях и положениях»: «На территории одного из новых домов Разгуляя во дворе сохранялось старое деревянное жилье домовладельца-генерала. В мезонине сын хозяина поэт и художник Юлиан Павлович Анисимов собирал молодых людей своего толка <…>. Читали, музицировали, рисовали, рассуждали, закусывали и пили чай с ромом»^{221}.

Существует и поэтическая характеристика сообщества, собиравшегося в доме на Разгуляе, — стихотворение Пастернака «Пиры»:

Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.
Надежному куску объявлена вражда.
Тревожный ветр ночей — тех здравиц виночерпьем,
Которым, может быть, не сбыться никогда.
Наследственность и смерть — застольцы наших трапез.
И тихою зарей — верхи дерев горят —
В сухарнице, как мышь, копается анапест,
И Золушка, спеша, меняет свой наряд.