Просите меня, увлекся… Итак, поставив точку, я решил размяться. Обычно я занимал себя бегом, отжимался от пола, потом взбирался на трон и общался то с Надеждой, то с Ульфиле, рыскающим по лесу ради удовольствия и охраняющему Фальке. Сегодня они снова уговаривали меня взобраться на корабль и покинуть замок. Почему-то Надежда не смогла осуществить перенос так, как сделала это в Карах, когда спасла меня от вампира или из под носа стражников в Крампе. Почти уговорили, но рисковать сорваться в пропасть, так и не раскрыв тайну этого места, я не спешил. Сказав им — нет, я стал прыгать с плиты на плиту, стараясь перемещаться только по черным квадратам. Меня это занятие развлекало. Не знаю, каким особым образом я скакал на этот раз, но одна из плит под ногой, наклонилась, и пол у постамента заходил ходуном, открывая проход. Наверное, так же исчезли и двери: мгновение назад плиты вспучивались и исходили волнами, а потом все успокоилось, и я поверить не мог в то, что увидел: широкие ступени вели под постамент, и этот монументальный вход с арочным порталом выглядел так, будто стоял тут вечность. Мне не терпится сходить и проверить, узнать, что там сокрыто?..
Глава 23
Альфред
Альфред сосредоточенно перечитал последний абзац рукописи и аккуратно положил измятые странички на дощатый пол. Какого черта?! Это розыгрыш?! Но кто из его знакомых ради такого никчемного дела стал бы сочинять историю, да еще не пожалел бы горшка? То, что посудина золотая, Альфред не сомневался: Золото. Удивительное, загадочное, манящее. Ярко блестело в лучах заходящего солнца, под светом электрической лампочки мягко мерцало.
Он взял в руки вазу и стал рассматривать орнамент на выпуклых стенках. Нижнюю часть сосуда — чуть сплюснутую полусферу украшала рельефная чеканка из восьми женских головок с высокими прическами. Волосы дев поднимались к узкому высокому горлышку и сплетались на нем в узел. Альфред перевернул вазу, чтобы взглянуть на донышко. Что-то вывалилось из нее, и он рефлекторно сжал колени. Поставив вазу на пол, стал рассматривать находку, походившую на пластиковый контейнер для грифелей.
Чужой голос, вдруг зазвучавший в голове, заставил вскочить со старого табурета, недавно покрашенного белой краской, да так, что старые трещинки стали только заметнее. Он услышал:
— Приступаю к настройке, — и, пребывая в странном оцепенении, погрузился в воспоминания.
Детство вспоминалось плохо, отдельными эпизодами вроде того, как маленький Альфред, еще не научившийся говорить рассматривал мать, прихорашивающуюся у зеркала в неглиже. Тогда эта женщина никак не ассоциировалась с образом матери, сформированным в течение сознательной жизни — уверенной в себе светской львицей, меняющей мужей как перчатки, и каждый раз общественный статус нового мужа оказывался выше, чем у предыдущего. Младенец вопреки представлениям большинства людей испытал влечение и заплакал. Женщина подошла, чтобы успокоить ребенка и кроха, погладив обнаженное бедро, тут же затих.
Годы, проведенные в школе, вспоминались бесконечным чувством обиды и постоянным ожиданием неприятностей. Все из-за имени! Оно всегда вызывало у сверстников смех, и юный Альфред был тем, кто в девять получал подзатыльники, а в двенадцать его избивали за имя, которым наградила его мать. «Альфред-жиденок!» — глумились сверстники. Те, кто был милосерднее, сторонились его, чтобы не попасть в полосу неприятностей постоянно случавшихся с неудачником.
Настоящие неприятности начались, когда пропала мать. Однажды она просто не вернулась домой. Альфред почувствовал, что с ней случилась беда. Он плакал всю ночь, молясь, просил, только бы она пришла! Чуть свет отправился в милицию.
Дежурный, узнав, что мать не пришла домой, тут же потерял интерес к зареванному мальчонке. Морщась, сказал: «Через три дня приходи, напишешь заявление».
Вернувшись домой, Альфред обнаружил в квартире незваных гостей. Худой и длинный как жердь, с впалой грудью и гнилыми зубами мужчина схватил его за ухо, лишь только мальчуган закрыл за собой дверь.
— Я поймал щенка! — сообщил он кому-то.
— Тащи его сюда, — прохрипел голос из кухни.
Было так страшно, что ноги отказались слушаться, и впалогрудый потащил его по коридору, схватив за воротник, словно нашкодившего котенка. Лысый верзила весь в наколках словно якудза, помешивал чаек в маминой чашке, то и дело вытирал полотенцем потеющую грудь. Летний день выдался жарким.
— Где был сопляк? В ментовку ходил?
— Нет, — прошептал Альфред, — Где мама?
— Хорошо, что не ходил, — лысый сербая, отпил из чашки, — В общем, не дрейфь. Мамку твою один фраерок братве в карты проиграл. Квартира наша теперь. Вытри сопли и шуруй шмот собирать. Откинем тебя к бабке.
Жива! Хорошо, что мама жива! Альфред воспрянув духом, кивнул и бросился собирать рюкзак. Придумаем с бабушкой как быть и что делать! Спустя минуту он услышал сиплый шепот впалогрудого:
— Тетка знатно вертелась на хую, жаль малого…
— Так кто же знать мог, что Гиря придушит ее. Мудак!
«Мама… убили, они убили ее!»