Пассажир своей судьбы

Хочешь – пиши стихи или заканчивай роман; хочешь – читай, разгадывай сканворды, играй в карты. Будет желание поговорить, пообщаться – в вагонах полно народу. Можно с девушкой познакомиться. А можно и не только познакомиться. Интересно, рождаются ли в поезде дети?..

Да, возможно? человек, с которым ты успел подружиться, через пару часов уже не вспомнит твоего имени. Ну и что? Сегодня забыли тебя, завтра забыл ты. Не так уж плохо, даже удобно: ведь вместе с хорошим забывается и плохое, это избавляет от желания мстить и вражды. Сегодня вы поссорились, а завтра можете начать сначала, не помня обид.

Каждый день начинается новая жизнь: без груза прошлого, без зыбкой неуверенности будущего. «Вечно молодой, вечно пьяный», – как в песне поется. Не пьяный, конечно, но мне всегда будет двадцать.

Не думать о хлебе насущном, ничего не бояться, делать что вздумается и не нести ответственности за поступки – может, это рай?..

О господи, такое и в кошмарном сне не приснится!

Скрючившись, я хватал ртом воздух. Все три голоса слились в один, в ушах стоял звон, казалось, вагоны не стучали, а исходили криком. Не в силах больше терпеть, я стиснул зубы и застонал.

– Парень, тебе плохо, что ли? – спросил один из мужчин.

От него пахло пивом, рыбой и луком. Наверное, ел селедку и запивал какой-нибудь «Балтикой». Внезапно я ощутил дикий порыв схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока голова не отвалится и не покатится по полу. Если бы таким способом можно было добиться правды, я бы это сделал.

Но он не знал ответов – да и вопросов себе не задавал.

– Все нормально, – выдавил я.

Помутнение прошло, и теперь мне хотелось, чтобы он поскорее убрался допивать свое пиво, и дружка своего прихватил.

– Ну, смотри. Нормально так нормально.

Мужчина похлопал меня по плечу и пошел в свой вагон. Его приятель, тот, что рассуждал про бочку с медом, тоже ушел прочь.

Снова я остался в одиночестве. Боль в боку постепенно отпускала. Что это был за спазм? Впрочем, какая разница? Главное, что боль прошла, и теперь я могу идти дальше.

Сколько еще осталось пройти? Мне никак не удавалось сообразить, далеко ли я от первого вагона. Хорошо хоть, что легко установить, вперед иду или назад: двигался я в ту же сторону, куда едет поезд, а значит, направление верное.

В поезде вроде бы вагонов двадцать. Бо́льшую часть я, судя по всему, прошел. Еще немного – и буду на месте.

«А если нет?! Что, если…» – снова вступил третий голос, но я приказал ему заткнуться. Нужно идти дальше, и скоро я смогу убедиться, что все в порядке.

Девятый вагон – в смысле, девятый по счету из тех, что я прошел, выскочив из ресторана.

Слышал где-то, что у японцев самой тяжкой пыткой считается пытка надеждой. Вот я бегу, верю в чудо, в то, что добрый машинист объяснит мне, что к чему, и подтвердит: через два часа поезд придет в Улан-Удэ. Я выйду на перрон, меня встретит отец, которого я не знал и не помнил, но которого сейчас хотел видеть больше всего на свете, и все пойдет-покатится своим чередом. Все будет как раньше, разве что в поезд я больше ни за что никогда не сяду. А так – снова начнется обычная жизнь, скучная и прозаическая, но такая желанная и недосягаемая.

Открывая дверь в следующий вагон, я страдал от неизвестности и надеялся на счастливый, нормальный исход так сильно и так страстно, что было жутко: если в итоге не сбудется, то сердце не выдержит, лопнет.

Десятый вагон. Одиннадцатый.

За окном – день. Пасмурный, серый, поэтому трудно понять: только что наступило утро или скоро начнет вечереть. Главное и удивительное (хотя пора бы ничему не удивляться), что не ночь. А ведь когда я был в ресторане, наступил вечер. Выходит, все опять поменялось, перемешалось, стрелки часов повернули вспять.

«Не забывай, – робко напомнил первый голос, – может быть, все идет как надо, а ты позабыл, перепутал».

Двенадцатый вагон оказался плацкартным.

Люди, люди… Сидят, лежат, едят, спят, хохочут, перебрасываются словами, как мячиками. Сколько же людей на свете – плохих, хороших, добрых, злых… А обо мне все забыли. Даже мать. Мне кажется, она уже не помнит, что у нее есть сын.

О попавших в круг, наверное, всегда забывают. Или, напротив, ищут и молятся? Все-таки скорее второе. А иначе откуда столько объявлений на столбах и стенах – «Помогите! Пропал человек!».

Пропавшие человеки смотрят с отпечатанных на черно-белом принтере фотографий печальными собачьими глазами. Непохожие сами на себя, они молча кричат, зовут и не могут дозваться. Ветер гладит их бумажные щеки и лбы, дождевые капли помогают плакать, а солнце сушит горькие слезы.

Может, мать сейчас тоже ходит и расклеивает эти объявления – свидетельства того, что ее сын канул в небытие? Хотя нет, конечно. Не клеит она ничего. Какой смысл искать человека в Казани, если он сел в поезд и укатил в Сибирь?

Она ведь сама это видела. Теперь я был уверен, что мать стояла там, на вокзале. Спряталась, чтобы я не заметил, и смотрела на меня издали. Думала, наверное, какой же я дурак, куда меня понесло, ведь и Дама разбилась – предупредила, чтоб не ездил…

Правильно ты думала, мама, правильно.