Пассажир без билета

— Есть! — ответил он по привычке и почувствовал, как часто-часто забилось сердце.

Сестра начала обмывать мокрой ватой грудь и бок. Резко запахло бензином.

Раненый с левого стола почему-то перестал фыркать, умолк.

«Неужели умер?..»

— Все… — сказал кто-то усталым голосом. — Спишите…

«Точно… Умер… Там не убили, тут задохнусь от наркоза, как этот небритый… — подумал в ужасе Осинский. — Жить… Жить до чего хочется…»

Из внутреннего кармана гимнастерки покойного вытащили несколько медалей и «смертничок» — крохотную пластмассовую темную коробочку. На вложенной в нее бумажке были записаны имя, отчество, фамилия, год рождения и место жительства.

«А Иван Иванович носил такой „смертничок“ не в кармане, а на шее, на тесемочке, как крестик, „медальоном“ его называл…»

— Слухай! Тебе ще не різали, а, міномет? — услышал он голос с левого стола.

— Нет еще…

— Слухай, а той, що до мене тут лежав, загнувся, чи що?

— Прекратите разговоры! — сердито сказала профессорша.

— А ми що? Нічого… — глубоко вздохнул раненый. — Ми вам не прешкоджаєм… Можете чекрижить…

Раны на боку и груди Осинского заклеили пластырем. Разбинтовали руку. Обильно пошла кровь, и опять он почувствовал облегчение.

— Ну, привет, міномет! Мене вже усыпляють. Маску на пику кладуть. Во сне побачимся… Надобраніч!..

Осинский хотел повернуться, но почувствовал на плече крепкую руку врача.

— Лежи, лежи!

Обрубок прижали к столу клеенчатой подушкой с песком. Осинский с мольбой посмотрел на врача.

— Ты что, солдат?

— Оставьте длиннее кость, как можно длиннее.

— Ну как же можно длиннее, когда у тебя разорвано почти до самого плечевого сустава.

— Ну, сделайте хоть что-нибудь!

— Попробуем натянуть ткани пластырем.

На лицо наложили маску, начали капать эфир.

«Задохнусь… Когда же заставят считать?.. Я слышал, что обязательно заставляют считать… Вот сказали: „Готов“. Значит, я уже усыплен?.. Почему же тогда я все слышу?.. Туман какой-то в голове… Шум… Все мутится, все крутится… Вот молодая сказала: „Оставим подлиннее кость…“ Молодец! Вот старая говорит: „Дайте зажимы…“ Что-то отрезают… Кожу, наверное… Сейчас начнут пилить…»

Он дернулся и тут же почувствовал резкий запах. Глубоко вздохнул и забылся.

Когда он очнулся, обрубок был уже забинтован.

— Эх… Почти до плеча… Почти до плеча… Что же делать…

— Держался ты молодцом, — устало улыбнулась врач и уже без улыбки бросила через плечо: — Следующий.

К столу подвезли пустую коляску.

— Что вы… Что вы… Я сам.

Он сполз со стола. Живот, ноги, грудь были залиты кровью. Волосы слиплись.

— Одеваться не надо. Отмоют тебя, чистое выдадут. Иди к подводе.

Вскоре тронулись в путь. На подводе лежали только тяжелораненые, а Осинский и еще несколько бойцов шли позади молоденькой медсестры, держась руками за телегу. Громко скрипели колеса. Босые ноги утопали в мягкой горячей пыли. Жарко припекало солнце.

— Ну що тебе укоротили, а, міномет? — неожиданно спросил с подводы украинец. — А мене, бачиш, як укоротили?.. Тільки ти щастливий… Одноруч… Без лівой руки прожити можно… Рука не біда… А от як я? Тепер без ног… Як мені прожити?.. Думав, хоть одну оставлять… Так ні… Отчекрижили… От і живи тепер…

Он выругался и заплакал. Слезы часто скатывались по его давно небритому, ставшему серым лицу.

И тут все услышали пока еще далекий, еле уловимый гул самолетов. Раненые приподнимались на телеге, опирались на руки, вытягивали шеи, вглядывались в небо… Даже лошадь насторожилась, запрядала ушами, тревожно заржала.

— «Юнкерсы», — определил возчик.

— Точно, «юнкерсы». Опять на Курск… Как вчера…

— Сколько же их, братишки? С полсотни, поди.

— Густо идут, паразиты.

Чернокрестные бомбардировщики шли ровно, тяжело и уверенно, словно ползли по небу, не обращая внимания на старания зенитчиков.

— Прямо на нас идут.

— Нужны мы им. Дальше летят!

— На нас, говорю.

— Не дрейфь. Будут они на нас, на калек, бомбы тратить… Видно же им сверху, что мы Красный Крест.

Три хвостовых бомбардировщика неожиданно оторвались от ровного строя. В лучах закатного солнца на миг сверкнули их пропеллеры. Машины угрожающе накренились, сменив прежний курс, упали на крылья, пошли в пике. И вот только теперь все осознали, что случилось.

— Воздух! — пронзительно крикнул возчик.

Его крик тут же потонул в оглушительном, надрывном вое: пикировщики для устрашения включили сирены.

И вой этот холодил в жилах кровь, заставлял всех дрожать мелкой, щенячьей дрожью. С визгом и ревом рвались бомбы. Неслись крики:

— Что вы делаете? Мало, что мы калеки!

— Мы же больные! Безоружные!

— Пощадите!

— Звери! Звери!

Первым, бросив вожжи, метнулся в щель у дороги возчик, за ним несколько легкораненых, следом Осинский.

Украинец, забыв, что он без ног, хотел вскочить, рванулся с телеги, взвыл дико, не по-человечески, упал рядом с колесом, разом умолк.

Люди в укрытии не видели этого. Они лежали, но смея поднять головы, боясь пошевелить пальцем, уткнувшись в землю, безнадежно считая, что все кончено. Взрывы обрушивали на них комья земли, тучи песка.