Пассажир без билета

Глава первая После занятий

В полутемном углу воспитательской сопел и хныкал наказанный Радик. На нем была когда-то перешитая матерью полная красноармейская форма… В другом углу стоял громадный алюминиевый чудо-ящик: стоит включить рубильник, как заработает мотор, быстро завертится тяжелый, весь в дырочках диск. Потом нагреется и с треском загорится яркая, как солнце, лампа внутри. Заиграет музыка, зазвучит речь… Под лупой на крошечном, со спичечный коробок, экране появятся расплывчатые, прыгающие изображения. Присмотришься как следует — различишь человека, овцу, завод, улицу. Здорово!

Работа воспитателя Бориса Борисовича — первый в Оренбурге самодельный телевизор, гордость детприемника-распределителя, был опутан разноцветными проводами и антеннами, как леший волосами.

— Ну, прости-и-те, Борис Борисыч. Ну, в последний раз… — безнадежно тянул мальчик.

Борис Борисович не отвечал, словно не слышал. Он что-то писал. Свет настольной лампы под стеклянным зеленым абажуром падал на гору окурков в розовой пепельнице-раковине.

— Ну, в последний… Ну, Борне Борнсыч…

— Ты скоро перестанешь? — крикнул из пионерской комнаты Левка. — Тебе не три года, а в три раза больше. Замолчи! Ты нам мешаешь!

Радик обиделся. Он сморщил нос, скривил губы и изо всех сил зажмурил глаза, пытаясь выдавить хоть одну слезинку, но это не удалось. Голосить без слез не имело смысла. Слюнявить глаза тоже. Даже на добрейшего старого холостяка Цибулю, сопровождающего ребят во время переездов в детские дома и носящего мудреное название эвакуатора, это уже не производило ровно никакого впечатления.

«Жалко, нет луку, — подумал Радик. — Натер бы глаза, показал бы им всем! А Левке особенно. Брат называется!»

Радик вздохнул.

Нет, не любят его, наверно, все-таки… Если бы любили, не поставили бы в угол так надолго. И Борис Борисович был бы повнимательнее. Он только Левке помогает делать поршневой моторчик для авиамодели, а для Радика даже не может включить телевизор. Говорит, испортился.

А Радик точно знает, что не испортился. Вчера, улучив момент, когда все ребята ушли в столовую, он включил рубильник, и внутри ящика, как всегда, с треском загорелась огромная лампа. Быстро завертелся диск с дырочками. Из громкоговорителя послышалось:

— Внимание! Говорит Оренбург! Сегодня, девятнадцатого октября тысяча девятьсот тридцать седьмого года, в девятнадцать часов тридцать минут по московскому времени наша городская экспериментальная студия передает последние известия.

На экране появилось мутное прыгающее изображение диктора.

Он зашелестел бумагой и прочел:

— «На заседании президиума ЦИК СССР товарищ Михаил Иванович Калинин вручил ордена и денежные премии экипажу АНТ-25, совершившему героический беспосадочный перелет по маршруту Москва — Северный полюс — Соединенные Штаты Америки и установившему новый мировой рекорд дальности полета по прямой.

Командир АНТ-25, Герой Советского Союза полковник товарищ Громов, принимая орден Красного Знамени, обратился к президиуму с кратким словом:

— Мы заверяем вас, товарищ Калинин, и Советское правительство, что все стремления экипажа направлены на достижение еще больших успехов. Мы почитаем за счастье выполнять любое, задание нашего родного правительства».

Что еще сказал товарищ Громов, так и не удалось узнать: послышались шаги. Радик поспешно выключил рубильник и побежал в столовую вслед за ребятами…

В воспитательскую вошел учитель рисования.

— Хочу Осинского завтра поэксплуатировать, Борис Борисович. К ноябрьским надо нарисовать для фасада Дома Красной Армии большие портреты вождей. Одному мне на управиться.

— А он сам-то как? Согласен?

— Конечно, согласен, — появился в дверях Левка.

— Ну, если согласен, так добро.

Левка ушел, учитель спросил:

— За что это командир в углу стоит?

Борис Борисович передал учителю тетрадь.

— Вот, посмотри.

Тот полистал страницы, пожал плечами.

— Тетрадь как тетрадь. Отметки отличные. Дай бог моему Димке такие получать!

— И Радику Осинскому дай бог такие иметь, — усмехнулся Борис Борисович. — Принес мне сегодня эту тетрадку, говорит: «Ну вот, смотрите, я все понял, совсем исправился». — «Молодец, Радик», — обрадовался я. А посмотрел повнимательнее — вроде почерк чужой. Спрашиваю: «Твоя тетрадь?» — «Моя», — отвечает. И сразу покраснел. «Не врешь?» — «Нет!» А оказалось, что он утащил тетрадку из тумбочки у лучшего ученика, оторвал обложку, приладил новую, со своей фамилией.

А его собственная тетрадь — вот полюбуйся! — и он протянул учителю грязную, всю в земле тетрадь Радика. — Закопал ее у помойки во дворе. Честно говоря, ей там и место.

Учитель рассмеялся, проговорил:

— Зайдем ко мне. Хочу тебе один рисунок показать. Может, что посоветуешь.

Борис Борисович надел кожанку, и оба они скрылись за дверью.

Радик стремглав бросился в пионерскую комнату. Левка сидел за столом рядом с новым товарищем Мишей Кацем — тощим, горбоносым, необыкновенно длинноруким пареньком. К столу была приколота стенная газета отделения старших.

— Рисуем, да? — широко улыбнулся с порога Радик.

— Ступай на место. Ты наказан.

— Ну, Ле-о-вка…