Паштет

Фон Шпицберген опять не понял. Тогда совместно ему втолковали, что полезли самые бедные, которым после штурма не получилось бы добыть трофеев - потому что их никто бы не пустил вперед, а и пустили бы к дележке у них кроме ножей может и нет ничего, дубье какое - нить и все. Вот и рискнули.

И Паштета враг полез резать исключительно из-за хороших сапогов, это ж ясно. Зарезал бы, обобрал и сбежал. Как и все прочие, собственно.

- Я думал, это разведка. Серьезные вояки.

И повторил то же по-русски, для сотника.

Хассе переглянулся с "Два слова", усмехнулся. Стрелецкий начальник пожал плечами. Получилось иронично.

- Воины - лазутчики никого резать бы не стали. Может, только часовых, а может и их бы живьем утащили - пусть гадают, что сталось, может сами ушли или спать завалились. Ну, еще бы кого прихватили может быть. Тихо бы посмотрели посчитали и ушли. А в лагере бы потом все бледно ссались, от счастья что никто не проснулся и потому все живы - заметил старший канонир.

- Но меня чуть не зарезали! - напомнил Паша.

- Дельные вояки только от грустной безысходности пойдут в одиночку резать спящих, без подстраховки. И хрен бы кто выжил - если б к примеру мы залезли в лагерь. На тебе бы сидел один, второй бы резал глотку или колол, причем колол бы длинной швайкой всем весом, чтоб без вариантов.

- А третий? - спросил поежившийся Паштет.

- А третий бы стоял на стреме с тесаком или топором, и буде что-то пошло бы не так, то оприходовал бы врага если б тот рыпнуться смог - отрезал старший канонир.

Сотник слушал со вниманием, очень может быть даже и понимал что. Отмахивался только от налетевших мух и слепней, которых пуганул было вонючий дым, а сейчас они взяли реванш. Кровищей воняло очень густо, натекло из убитых и калечных много, теперь она сворачивалась карминовыми сгустками в странного цвета лужах. И дерьмом воняло и потом и чем-то еще гнусным, тот еще букетик, услада носа. Но мухам определенно - нравилось, жужжали они жизнерадостно.

- Ты ста стрелял ночию? - спросил сотник у старшего канонира.

Тот помотал щетинистой башкой, ткнул пальцем в сторону фон Шпицбергена.

Стрелецкий начальник посмотрел не без удивления, потом сказал что-то похвальное. Типа что ночью, да навскидку, да сразу несколько татар зацепил. Паша зарделся, но ничего не мог поделать с девичьим румянцем. Шелленберг коротко хохотнул. Окончательного триумфа не получилось - в проем между щитами пролезли мародеры. Вид у них был не очень довольный, хотя что-то и притащили. Высморкался игрок, потом из кучи натопыренного добра, из которого видно было, что какое-то оружие все же жестяное прибрали и шматье цветастое, но блеклое, вынул пару деревянных стрел с грязноватым оперением и странными белыми наконечниками.

Все глянули - немцы с интересом, сотник - мельком. До Паши дошло, что наконечники - костяные из расщепленной крупной кости. Нищеброды, действительно напали. Даже как-то и странно. Он про крымскую орду думал иначе. Не сказать лучше - чего про людоловов хорошо думать, но всяко не вот так - рваные халатишки и костяные стрелы. Ночной кинжал тоже к слову выглядел убожеством. Железо серое, ноздреватое, словно со дна морского, неровное, да еще и погнулся от удара-то.

Спросил у сотника, тот к счастью понял, стал хмурее еще. Отвечал увесисто, подбирая для чужака слова, чтоб понятнее было. Татарове - разные. Есть богачи и знать. Есть свои стрелки и пушкари. Есть победнее. Есть и совсем убогие. А жрать все хотят, жен у них много, даже у бедных совсем, да дети, да рабы. Да хану долю. Об прошлый год поход татаровей был без добычи. Все в Москве сгорело. А в Крыму - тут Паштет не понял слово, с трудом потом допер - ростовщики, кредиторы, татарове в долгу, как в шелку. Ободрали как липу неудачников. Понятно, что богатые себе взяли все, что могли. Бедным - досталось куда меньше. Потому сейчас этим татаровам возвращаться домой нельзя. Сами рабами станут. Возьмут Кремль - станут тут хозяйствовать, окупят расходы. Потому лезть будут на рожон свирепо. Как раньше не дрались. И сначала попрут нищие. Потом те, кто вооружен лучше. Потом настоящие воины. В броне и с хорошим оружием. А завтра уже и стрелки татарские и турецкие яничери - чуток пороха у них еще есть. Надо держаться. И тут же, словно невзначай попросил вскользь показать ружье, что ночью стреляло. И отказать вроде неудобно и как-то не очень хочется. Выручило Паштета только то, что к уже привычному шуму с поля боя за щитами - стонам, причитаниям и хрипам умирающих на жаре раненых добавился какой-то другой шум и тут же, словно встрепенувшись заголосили по линии гуляй - города звонкие рожки и дудки.

Стрельцы поднимались на ноги, сотник тут же посыпал речетативом приказы, вздули фитили. Опять рев труб, слитный гул барабанов и ор приближающийся. Татаровы снова двинули на приступ. Змея полезла в мясорубку.

- Не остыло по такой жаре. Горячий ствол. И воды нет, и уксуса нет. Плохо - пожаловался старший канонир.

- Уриной прольем - буркнул Шелленберг.