Пашка из Медвежьего лога

Вот-вот народится заря. Хотя восток ещё мрачен, но уже чувствуешь её, вестницу приближающегося утра. Василий Николаевич тревожным взглядом окинул небо, достал из котомки длинную конусообразную трубу, сделанную из кедра.

— Попробуем зареветь, — говорит он, заметно волнуясь.

Став поудобнее, Василий Николаевич приложил тонкий конец трубы к влажным губам и с натугой потянул в себя воздух. Сильный звук разорвал тишину ночи. Он «ревел» с большим искусством, совершенно точно подражая голосу марала. И ещё не смолк последний аккорд, ещё перекликалось голосистое эхо, а из-за Бутуя, от тёмных скал, что нависают над рекою с противоположной стороны ущелья, уже послышался ответный рёв, ещё более грозный, более властный, нежели вчера.

Василий Николаевич повторил свою песню, слегка укорачивая звуки, и снова мёртвая тишина обняла горы. Всё напряглось, насторожилось, и мы замерли в немом ожидании.

А за зубчатыми грядами гор, за прозрачным туманом, из бездны сочится скупое утро. Гаснут звёзды. Уходит ночь, снимая с сонных кедров свой чёрный полог, И в этой убаюкивающей тишине слух ловит чьи-то торопливые шаги под обрывом. Загря, сбочив голову, смотрит вниз. Видим: из чащи выходит крупная маралуха, мягко ступая по зелёному мху. Она вся насторожена, что-то ищет возбуждёнными глазами и, вытянув шею, поворачивает голову к скале. Самка как будто удивлена, не понимает, почему её никто не встречает, куда делся бык — ведь он только что ревел, звал…

— М-м-м — тянет обманутая маралуха.

А мы стоим, сливаясь с тишиною, забыв про своё существование. Только Загре невмоготу этот молчаливый поединок. Один прыжок, и он повис на сворке. Самка, откинув голову, ловит шорох, смотрит выжидающе вверх. Она, несомненно, видит нас, однако что-то затуманивает ей глаза, не может понять, почему желанный шорох не приближается. Но вдруг её охватывает страх. Один, два пугливых прыжка, грохот камней, и самка исчезает в тени старых кедров.

— Дурень, на матку позарился, — ласково упрекнул Василий Николаевич кобеля.

Опять ждём. Вдали медленно и широко разливается по небу нежный свет осеннего утра. Белые космы тумана мирно дремлют по утёсам. К югу торопятся стайки мелких птиц. Где-то за ближним отрогом нетерпеливо взревел бык, и послушное эхо разнесло по горам грозный вызов.

— Пошли наверх, может, это наш ревёт, — бросает Василий Николаевич, и мы торопимся, взбираемся по крутому откосу.

Теперь дорога каждая минута. Ведь с наступлением дня самцы угомонятся, почти перестанут реветь и дадут о себе знать только перед закатом солнца. А если обнаружат нас, то и совсем уйдут.

Вот мы и на верху отрога. Осторожно подбираемся к краю и заглядываем вниз. Там лог, усеянный мелкими скалами и старыми кедрами. Где же бык? Не так просто заметить зверя, одетого в серый брачный наряд, среди россыпей и поблекшей травы. Хорошо, что с нами бинокли, и пока осматриваем лог, из-за соседнего отрога доносится тоненький голос быка, неуверенный, почти детский. Но он нас не соблазняет.

— Видишь? — шепчет Василий Николаевич.

— Где?

— На верхней скале, сюда смотрит, небольшой зверь, Но не наш, рога какие-то уродливые.

Я гляжу туда и то, что вдруг попало в поле зрения бинокля, радует меня: на полуразрушенной скале стоит бык, упёршись в гранитный постамент широко расставленными ногами. В его высоко поднятой голове, в мощной груди, повёрнутой к нам, и в чуточку сгорбленной спине — готовность к поединку. Во всей его позе настороженность. А рядом, под скалою, у него на виду мирно пасутся две самки. Он будто их не замечает, сторожко караулит тишину лога.

— Этого, кажется, я вечером видел, он нам не подходит.

Солнце осветило лесные закоулки. Запылали бездымные костры листопада, чётко выкроились дали. В небе плывут первые стаи журавлей. Бык, за которым мы следим, всё ещё стоит на скале, в настороженной позе. Кого ждёт он, подолгу всматриваясь в изорванный контур соседнего отрога, откуда нет-нет да и донесётся нескладный рёв молодого быка? Неужели там таится какая-то опасность?

— Разве зареветь потихоньку, может, подойдёт? — спрашивает шепотком Василий Николаевич и бросает в утреннюю тишину короткий приглушённый звук.

Бык даже не пошевелился, даже не повернул головы в нашу сторону, продолжая смотреть на соседний отрог. Опять оттуда, но уже ближе долетела нестройная песня всё того же молодого марала, но как теперь она вдруг взбесила быка на скале! Он угрожающе потряс головой, вдруг разрядился могучим рёвом, от которого, казалось, пробудились горы, и долгий шёпот не смолкал по скалистым овражкам, по густым кедрачам, повторяя угрозу.

А в это время на седловину, освещённую утренними лучами солнца, выходит зверь с роскошными рогами, статный, белёсый, тот самый, который вчера купался в грязном болоте и с кем мы сегодня искали встречи. Это у него оказался такой писклявый голос. Бык ни на минуту не задержался, не осмотрелся и с ходу, тяжёлой рысью, бросился в лог. По поведению противника, по его раздражённому рёву он, видимо, догадался, что с ним самки, и теперь, казалось, никакая сила не могла задержать его на полпути.