Пашка из Медвежьего лога

И вот пришла осень. Что делать с медведем? Решили оставить в тайге. Шуба на нём была тёплая, и жира накопил на даровых харчах. Но не тут-то было: не идёт из лагеря, привык к людскому шуму, а в лесу тишина пугает его, да и одиночество, видно, не радует. Ничего не могли придумать. Привезли в посёлок. Перезимовал он, к людям ещё больше привязался, а весной опять взяли в тайгу, Но держать его в лагере уже нельзя было — шкодил на каждом шагу. Тогда и решили бросить Потапа. Уводили за несколько километров, обманывали, бросали, но, что ни делали, отвязаться от него не могли. А недавно Макарова нам сообщила, что напоила его спиртом. Вот уж он, говорит, побуянил, поревел, погрозился и, наконец, мертвецки уснул. А тем временем отряд снялся и ушёл.

— Что же с ним случилось дальше? — с нетерпением спрашивает Пашка.

— Сам видишь: живёт тут в Кедровом ключе, и, кажется, ему не так уж плохо…

А Потап шарит по стоянке, что-то ищет и иногда косит на нас малюсенькие барсучьи глазки.

Он сильно вырос с тех пор, как я видел его последний раз, Теперь это настоящий взрослый медведь — лесной царь, косолапый, лобастый. Даже во взгляде хотя и сохранилась ещё прежняя доверчивость, но уже появилась подозрительность и что-то настороженное. Пройдёт ещё немного времени, к нему вернётся всё звериное, присущее медведю, он станет хозяином Кедрового ключа…

Между тем Пашка достал горсть сухарей. Потап по шороху вмиг догадывается, что у того в руках, бросается к парнишке, хватает пастью сухари, и они хрустят на его острых зубах. Пашка хохочет. Гурьяныч всё ещё озабоченно наблюдает за внуком и зверем. А Пашка вдруг бросает остатки сухарей, подбегает к Гурьянычу, обхватывает его за шею руками;

— Дедушка, дедушка, разреши мне остаться с Потапом в лесу?!

— Что ты, голубчик, опомнись, что с тобой. — Старик ласково прижимает к себе внука и гладит его своею заскорузлой ладонью. — Кто же с медведем в лесу живёт?

— Я буду жить с ним. Помнишь, я читал тебе про мальчика Маугли? Он был царём джунглей!

Гурьяныч говорит строго:

— Оставь свои фокусы. Я вот бабушке расскажу, Она тебя никогда больше в тайгу не пустит.

У Пашки вянут глаза, Нижняя губа обиженно выпячивается.

— Лучше за водой сходи, непослушник. Позавтракаем, и надо в путь торопиться. Вишь, с юга тучи идут.

— А как же Потап? — волнуется Пашка.

— Не твоя забота! Медведь есть медведь! Бери чайник — и айда.

Пашка награждает меня и деда недобрым взглядом, будто и я в чём-то виноват. Оглядываясь, уходит по мокрой глянцевитой траве, пахнущей ночным дождём.

— Ишь ты, Маугли нашёлся!.. — ворчливо бросает ему вслед старик и поворачивается ко мне. — Взбредёт же в голову — остаться с медведем в лесу… Дружка встретил!

— Все мальчишки — фантазёры, Гурьяныч.

— А наш и взаправду может остаться. Только сыми с него узду, и останется тут, ей-богу, останется — на это у него причуды хватит. Бабушкой только и унимаю, Она-то с ним построже нас… Через него и мне от неё частенько перепадает, — со вздохом жалуется старик.

— Меня, Гурьяныч, другое беспокоит. Потап ведь теперь от нас не отстанет, а брать с собою никак нельзя. И спирта у нас нет.

— Спирта нет… — соглашается он и вдруг спохватывается: — И не дал бы. Негоже переводить на него добро! Что-нибудь придумаем, — заключает старик убеждённо.

Я складываю постели, палатку, вещи — пора собираться в обратный путь. Думаю о Пашкиной причуде — остаться с Потапом в тайге. Завидую парнишке: он весь полон мальчишеских мечтаний. Мне понятен жар, с каким он упрашивал Гурьяныча оставить его в лесу. Представляю себе странствующего по тайге Пашку с медведем. Выдержал бы он борьбу за существование? Голод научил бы его догонять козла, подкрадываться по-рысьи к добыче, лазить по деревьям с быстротою обезьяны, попадать камнем в птицу с точностью пули. Как всё это соблазнительно для Пашки! Пусть это живёт только в его мальчишеском воображении. Осуществи Пашка своё дикое желание, останься с Потапом в тайге и выживи — что бы он мог порассказать людям о природе?!

Я всё больше и больше привязываюсь к этому мечтательному, смешному конопатому парнишке из Медвежьего лога. Его с какой-то необыкновенной силой тянет в непознанный мир природы, он заражён мечтою о подвиге, и я уверен, что он рано или поздно совершит что-то смелое, большое, красивое, что его жизнь будет полна опасностей, риска, напряжений.

Пашка возвращается грустный. Вешает чайник на таган. Подходит к старику, сидящему на корточках у костра.

— Дедушка…

— Ну что ещё тебе?

— Возьмём с собой медвежонка?

— Бабушке для забавы, что ли? Она и без Потапа натерпелась от нас с тобой. К тому же медведю наречено природой тут, в лесу, быть, нечего без нужды неволить зверей.

Пашка упрямо молчит.

Всходит солнце. Тает в прохладном утре позолоченный туман. Тайга, ещё не успев просохнуть от ночного дождя, уже хмурится. Над ней, там, где синеет небо, плывут гонимые ветром лёгкие облака, холодком тянет от этих воздушных громад. Они навевают уныние на лес, на птиц, на людей.