Пашка из Медвежьего лога

Спать устраиваемся у костра, подостлав пахучие и мягкие ветки ели. Пашку сразу не стало слышно, будто провалился в пустоту. Гурьяныч положил на огонь концы толстых брёвен, высушил портянки и уже хотел забраться под однорядку, как послышался шелест сухой травы под чьими-то осторожными шагами.

Мы оба разом поворачиваемся на звук. Две яркие фары смотрят на нас из густого мрака ночи. Они приближаются вместе с шорохом, то гаснут за стволами елей, то снова упрямо надвигаются на нас. Это Жулик крадётся к стоянке. Пламя огня отражается в его глазах пучком синего света.

Жулик осторожно появляется из-за толстой валежины, весь освещённый костром. Морда виноватая, спина провисла под тяжестью переполненного брюха, на губах гусиный пух, мокрый хвост висит обрубком.

— Обжабиться, лопнуть бы тебе на месте! — строго кричит старик и зло толкает ногою головешку в огонь.

Собака в испуге отскакивает за пень, уходит в темноту и оттуда долго смотрит на нас двумя синими глазами…

Глава 8 ЛОПАЮТСЯ ПОЧКИ БЕРЁЗ

Тихо плывёт звёздная ночь над уснувшими озёрами. Деревья у стоянки теперь кажутся выше и стройнее. Всё больше синеют потёмки лесной чащи. Я забираюсь в спальный мешок и с твёрдой надеждой на завтрашний день засыпаю. Но это необыкновенно короткий сон.

Внезапно просыпаюсь. Лежу с открытыми глазами. Тёмные вершины елей озарены фосфорическим светом луны. До слуха доносятся едва уловимые звуки тёплой ночи. Тут и шёпот, и вздохи, и ласковый бег ветерка. Сон не идёт. Не уснуть в эту первую для меня весеннюю ночь в тайге.

Встаю, подновляю костёр. Вспыхнувшее пламя отбрасывает прочь от стоянки тьму, освещает ельник.

А где же Пашка? Его постель уже занята Жуликом. Куда он мог уйти? Неужели на озеро? Нет, сейчас первый час  глухое время ночи. Нечего ему там делать в это время.

Шарю глазами по просветам — нигде его не видно.

— Пашка!.. — сдержанно зову парнишку.

— Тсс!.. — слышу его предупреждение.

Тихо шагаю на звук. Пашка стоит, прислонившись спиною к толстому стволу лиственницы, щедро залитой лунным светом.

Он предупреждает меня пальцем, дескать, иди осторожнее! И я безропотно подчиняюсь ему. Унимаю шаги, бесшумно переставляю ноги. Подхожу к лиственнице, прислоняюсь рядом.

Пашка не оглядывается, не слышит моего приближения — он весь поглощён каким-то ожиданием. Я внимательно осматриваю открытую марь, болото за перелеском, прислушиваюсь и ничего не могу понять: чего он ждёт тут в полночь один?

У меня под ногою сучок, стоять на нём неудобно. Надо бы сдвинуть сапог вправо, но боюсь нарушить тишину.

А Пашка касается своей горячей ладонью моей руки, крепко сжимает её.

Чуть слышный короткий звук раздаётся где-то близко, будто ребёнок во сне чмокнул губами.

— О!.. — вскрикивает обрадованный Пашка и показывает на берёзку. Затем медленно поворачивает голову ко мне, смотрит удивлённо в глаза. — Почка лопнула! — шепчет он.

Я улыбаюсь.

Теперь мы вдвоём, прижавшись друг к другу, караулим дразнящую тишину. Оба молчим. Нужна огромная напряжённость слуха, чтобы в этой ночной тишине обнаружить жизнь.

Какой-то странный звук возник и растаял: птичка ли отозвалась во сне, пискнула ли жертва в лапах хищника или кто-то народился? Слышно, как облегчённо вздыхает земля, обласканная тёплыми ветрами, как поднимаются первые ростки зелени под прошлогодними листьями, как дышит лес — старый великан, и невольно чувствуешь, как он весь молодеет, наливается соком, будто хмельной брагой.

Где-то в стороне поёт вода. Чего только она вам не нашепчет, не наобещает ночью!

И вдруг справа доносится какой-то загадочный звук, должно быть, эхо. Оно зародилось где-то у кромки тенистого перелеска. Мы смотрим туда, ждём, не обнаружится ли там ещё что-нибудь. Ждём долго. Но вот что-то бесформенное появилось в ночном сумраке под елями, шагнуло вперёд, и сразу обозначилась рогастая голова, широкая грудь и приземисто-длинное туловище.

— Сокжой! [3] — шепчу я Пашке.

Чуткий зверь уловил мой шёпот. Он замирает в полушаге, весь напрягается, точно стальная пружина, и, раздувая ноздри, шумно втягивает в себя воздух. А мы, забыв про всё, смотрим на него приворожёнными глазами. В лунном свете на фоне сумрачных лиственниц сокжой кажется каким-то сказочным видением, явившимся порадовать нас своею красотой.

Зверь так и не разгадал, насколько опасен был донёсшийся до него короткий звук. Он медленно шагнул передней ногою, вытащил из тины заднюю, переставил её и подал вперёд весь корпус. Ещё постоял, будто испытывая терпение врага.

Ничто не выдаёт нашего присутствия.

Сокжой смелеет, не спеша обходит кочки, всё ближе вышагивает к нам. Пашку всего трясёт. Плечом прижимаю его к стволу. Глушу в себе дыхание. Ничего не остаётся на земле, кроме этого рогача в посеребрённой шубе.