Пашка из Медвежьего лога

Гурьяныч предупреждает меня, чтобы я не шумел, крадется к сосне, бесшумно опускает глухаря. Приставляет к дереву шомполку. Затем развязывает кушак, складывает его вдвое, дает мне один конец и начинает вить жгут.

- Притворяется… Ужо я его разбужу… - еле слышно шепчет старик мне на ухо.

Я слежу за лицом Гурьяныча, хочу узнать, насколько это серьезно. Но на лице не заметно и тени гнева, а под усами - плохо спрятанная смешинка.

Гурьяныч ощупывает рукою скрученный жгут, ослабляет его немного, чтобы не так больно бил, и начинает подкрадываться. Обходит на цыпочках костер, пригибается, почти не дышит…

А Пашка ничего не чует, спит себе.

Старик останавливается у изголовья, замахивается жгутом и левой рукой сдергивает одеяло - на постели вместо Пашки три чурбака, положенные так, будто человек лежит с согнутыми коленками. Гурьяныч смотрит растерянно то на меня, то на чурбаки. Мы обескуражены.

- Вот и уследи, вот и усмотри за ним, не успеешь оглянуться -что-нибудь да натворит. Теперь все козыри в его руках! - И старик с досадой заталкивает чурбаки в огонь.

А с опушки раздается хохот Пашки! Потом слышим:

- Дедушка, не жги чурбаки, может, еще ночевать будем.

- Иди, иди, я те, шельмец!..

Пашка появляется на стоянке с глухарем за спиною, радостный, веселый. Из него так и брызжет мальчишеский задор, неукротимая радость удавшейся проделки.

Таков уж он, ничего не поделаешь. И в этом возрасте уже сказывается характер. Хвалю его в душе. Мне хочется обнять его и потрепать за мокрый чуб.

Пашкин верх. Об этом шумит бор, поют птицы, кричит в небе беркут - все за него. Но ему и этого мало. Он не может без проделок. Вижу, вешает своих трех глухарей на сучок, за ноги; ветерок раздувает перья, от этого птицы кажутся огромными. Моего же глухаря Пашка вешает рядом за голову, и он по сравнению с теми кажется цыпленком. Парнишка подсаживается ко мне, а сам нет-нет да и покосится на птиц, и по его лицу скользит лукавая улыбка.

Он достает из кармана затасканный сухарь, сдувает с него пыль. Разламывает пополам и с великодушием победителя протягивает мне половину. Сухарь хрустко лопается на зубах. До чего же вкусным кажется он, приправленный мясным запахом, что плывет из котла!

- Дедушка, останемся на вечернюю зарю, - начинает Пашка.

- Не жадничай, три глухаря - куда с добром, - категорически отвергает тот. - Завтра тебе в школу и дяде Грише на работу.

- Мы до зари выйдем, успею к занятиям. - Парнишка подсаживается к деду. Липнет к нему.

Я вижу, как добреют глаза Гурьяныча - приятна ему ласка Пашки. Нет для старика большей радости, как эта близость с внуком.

Вот оно человеческое счастье!

А ведь у этих людей нет никаких богатств. Живут на смолокурне в Медвежьем логу. Спят на жестких постелях. Деньги считают по копейкам. Плохо одеты да и едят, видимо, не очень-то сытно. И все-таки они по-настоящему счастливы своими добрыми делами, чистой любовью друг к другу, своим честным трудом.

- Останемся, дедушка… - начинает приставать Пашка. - Еще пару глухарей добудем, сдадим в столовую, бабушке обутки купим: ей ведь ходить не в чем.

У Гурьяныча хмурятся брови. Лицо мрачнеет. Шевелятся желваки. Пропадает ласковость в глазах. Он поворачивает голову к внуку, смотрит на него в упор, пронизывая пытливым взглядом до самого сердца. Что-то в словах Пашки расстроило его. Он легонько отталкивает от себя парнишку, встает, берет чайник и неровным, сбивчивым шагом, не видя, что под ногами, медленно идет в ложок за водою.

- Дедушка! - кричит ему вдогонку Пашка. - В чайнике кипяток запаренный, зачем взял?

Старик не слышит его, не убавляет шаг, так и уходит тяжелой старческой походкой за стволы сосен.

- Он всегда расстраивается, когда я хочу что-нибудь сделать бабушке. "Ты, говорит, сам еще дитя, вот подрастешь…" - объясняет Пашка, - Но это пройдет. А вы хотите остаться?

Я согласен с ним: надо задержаться на вечернюю зарю, добыть пару глухарей. Пусть сбудется Пашкино желание, о котором он сказал деду. Представляю радость бабушки, когда внук положит перед ней давно желанные ботинки, как она будет их обливать слезами, как зацелует Пашку, прижимая к груди его. взлохмаченную голову. Потом бабушка начнет любовно рассматривать эти обутки, примерять, прятать в сундук. Наверняка достанет заветную баночку брусничного варенья, заставит Гурьяныча принести из погреба соленых груздей, а Пашку пошлет ставить самовар. Станут долго пить чай с румяными баранками, тоже привезенными бабушке из поселка. И все трое в эти минуты будут самыми счастливыми на свете…

Пришел Гурьяныч. Его мрачные мысли еще не развеялись. Я наливаю ему супу. Пашка сыплет в него горсть сухарей.

- Кудряшка совсем отощала на ветоши. Позавтракаем и будем подаваться к дому, - говорит старик после долгого молчания твердым голосом, выдерживая просительный Пашкин взгляд. - Погода-то не за нас, вишь, дурить начинает, -продолжает он.

- Дедушка, ты забирай вещи и иди с Кудряшкой, а мы останемся на вечернюю зарю и сразу, как луна взойдет, тронемся. Только расскажи, как нам идти.

Старик не отвечает.