Пашка из Медвежьего лога

Потап, деловито обшарив стоянку и подобрав языком все, что считал съедобным, улегся поодаль от костра, занялся своим туалетом. Он тщательно вылизывает мокрую шерсть на лапах, на груди, на боках… На морде беспечность. Глаза слипаются…

- Уснул, - говорю я шепотом, кивая на медведя. - Давайте незаметно уйдем.

- Что ты - незаметно! - возражает Гурьяныч. - И у сонного зверя слух начеку. Его не обманешь. Да и нет надобности. Я думаю, не пойдет он за нами. Теперь, побыв один в тайге, не расстанется с вольной жизнью. А еще через месяц-другой совсем одичает, бояться человека станет. Так что таиться от него нам нечего. Я уж знаю…

Залит огонь. Завьючена Кудряшка. Гурьяныч берет в руки повод, последний раз по-хозяйски осматривает стоянку. Медведь просыпается, настораживается и с беспокойством следит за нами.

Что тревожит зверя в эту минуту?

- Дедушка, мы его в цирк отдадим, пусть идет с нами, - умоляет Пашка.

Старик строго грозит внуку посохом, смотрит на небо и шагает к речке. Медведь вскакивает, ковыляет за нами, но вдруг замирает на месте: идти за людьми или остаться?

Мы с Пашкой беспрерывно оглядываемся. Потап вдруг снова бросается неуклюжими прыжками по нашему следу и опять останавливается, упершись широко растопыренными лапами в мягкую землю. В его позе - твердое решение: ни шагу дальше!

Мы перешли ручей и, прежде чем скрыться в тайге, еще раз оглянулись. Это были незабываемые минуты. Потап стоял на месте. Он навсегда оставался в тайге, Лес победил. Тайга оказалась ближе, дороже беспечной жизни среди людей.

- Прощай, Потап!

В СОСНОВОМ БОРУ

На второй день, в полдень, мы прошли последний перевал. Старик подвел нас к толстой березе, примеченной им три дня назад, срубил ее и осторожно содрал кору одним большим пластом, скрутил трубкой, уложил на вьюк, и мы тронулись дальше.

Справа блеснуло крошечное болотце. За ним - равнина в пятнах озер. Остались позади холмы.

- Куда Пашка девался? - вдруг спрашивает Гурьяныч.

- Недавно шел следом за Кудряшкой, - растерянно отвечаю я.

- Уж не на озеро ли убег? Ему это раз плюнуть! Я тут подожду, а ты сходи за ним, приведи. Ежели супротив пойдет - с ним такое бывает, - так ты его моей рукой пониже пояса.

Иду назад. Понять не могу, куда мог исчезнуть парнишка… Миную холм, вижу, в просвете между стволов лиственниц, сидит на корточках Пашка на нашем следу и, нагнувшись, что-то делает. Я крадучись подхожу к нему сзади, заглядываю через плечо - ничего не вижу.

- Ты чего отстал?

Пашка, вздрогнув, поворачивает ко мне голову.

- Смотрите, Кудряшка сослепу наступила на край гнезда рябчика. Видите, как измяла и часть яиц раздавила. Так я поправляю. Вот стенку прутиками восстановил, внутри мохом выстлал. Точно, как было, Яйца уложу, и пойдем.

Я молча наблюдаю, как парнишка заботливо укладывает в гнездо уцелевшие яйца, встает, поднимает вокруг гнезда помятый брусничник и молча любуется своею работой. - Дедушка думал, что ты на озеро ушел.

- Охота была, да побоялся: знал - ругать будет, не пошел.

Мы быстро шагаем по тропке, догоняя Гурьяныча, Выходим к своей стоянке у края озерной равнины, Здесь нас встречает Жулик. Как же он нам рад! Визжит, прыгает. Надо же было этой собачонке догадаться, что мы вернемся сюда, и дожидаться нас!

С жадностью глотает она кусок хлеба, брошенный Пашкой.

- Ну, Жулик, и напугал же тебя косолапый! - говорит Гурьяныч, сбрасывая с Кудряшки груз.

Разводим костер и, дожидаясь, когда сварится обед, греемся на солнце. Кругом весна, зазеленели лиственницы в перелесках, забурели кочковатые мари. И ручеек, толкаясь: в камнях, спешит, зовет куда-то вдаль, к неведомым просторам.

- Дедушка, мы поохотимся сегодня на озерах? Надо повезти домой уток. Уж я без промаха: зря стрелять не буду, ты не беспокойся, - самоуверенно говорит Пашка.

- По уткам-то ты горазд, ничего не скажешь! - отвечает Гурьяныч. - А вот по мошнику, по глухарю без смекалки не суйся! Птица сторожкая, за мое почтенье! Усядется эта громадина на сук, раздуется вся, анафема, как индюк, шею вытянет, начнет наяривать: "Чок-чок-чок-чк-чк". Послушать любо! - И Гурьяныч поворачивается ко мне. - Он ведь, мошник, не как другие птицы: строчит-строчит, да как с азарту зашипит. Тут, ежели умеешь подскакивать под песню, твоя и удача будет. Понимаешь, какая хитрость: пока шипит мошник, он глухой и слепой; вот и поспевай подскочить, сделай несколько прыжков и опять жди, когда зашипит. Ты что, никогда не добывал весною глухарей? - спрашивает он меня. - Уж и побаловал, бы я тебя на току, да не добраться отсюдова до него. Пашка настораживается.

- Дедушка, ты давно обещал сводить меня на ток, пойдемте сегодня, -просит он и кивает мне головой: дескать, поддержите.

- Неплохо бы добыть глухарей, - поддерживаю я Пашку. - Ведь в нашем распоряжении еще завтрашний день.

- Была бы тропа - об чем разговор, тут не так уж далеко: километров десять напрямик, да болота не пустят. А в обход, поди, не найти мне теперь тока. Давно хаживал.

- Пойдем, дедушка!..

- Ну, пристал!..