Пасадена

Дождь лил пять дней, превращая в жижу дорожки вокруг луковых полей и размывая тропу к берегу. Океан гневался так сильно, что однажды утром швырнул к порогу дома Линды морского окуня, раздувавшего жабры так, как будто он молил о пощаде. За многие годы Линда привыкла к январским грозам: обложные дожди рушили норы дождевых червей, и их длинные, переливающиеся всеми цветами тела оказывались у нее на пороге; огромные градины обрывали бельевые веревки; прилив гремел, разбиваясь об утесы, клочья морской пены долетали до самого ее подоконника. Линде казалось, что и январский дождь ей нипочем; в первый день нового года она ставила свою удочку-закидушку в девятифутовый прибой; она еле унимала дрожь, сидя в школе, сушила чулки, обернув их вокруг горячего чрева печки; не раз и не два она болела болезнью, которую Эдмунд назвал «ей конец», и в ее легких гулко и тяжело хлюпало — как в земле.

Но в этом году все ей казалось как-то по-другому. «Ты помнишь, чтобы дождь шел столько дней подряд?» — спрашивала она Дитера, который, зажав бороду в кулак, отжимал из нее воду; он рассказал ей, что как-то давно, в Шварцвальде, дождь не переставал целых три недели, а жил он тогда в убогом домишке, где балки были сальные от вечно чадившего на плите свиного жира. Когда она спросила Валенсию, та ответила по-испански: «Потоп». А Брудер когда-нибудь видел такой дождь?

— Насиделся в окопах во Франции, — ответил он ей через ширму. — Иди, иди. Некогда мне.

— Когда я прихожу, тебе всегда некогда, — жалобно произнесла она.

— Не всегда, только в последнее время, — возразил он и добавил: — Ты когда-нибудь сама все поймешь.

Через мокрую ширму казалось, что он хочет задержать ее у себя на пороге. Так оно и было: Брудера просто подмывало пригласить ее, но закрепиться, бросить якорь на этом клочке земли ему хотелось гораздо сильнее. Как же так — у него, такого молодого, вместо сердца настоящая ледышка? Да нет — просто стоит пойти на компромисс, и компромиссам не будет конца. Он рассуждал так, но все равно, чем дольше и старательнее он избегал Линды, тем ему становилось тяжелее, и Брудер все чаще задумывался: а по силам ли ему такое соглашение?

— Я потом с тобой поговорю, Линда, — сказал он ей и добавил, когда она ушла: — Только потерпи.

Линда задала бы вопрос о дождях и Эдмунду, прилежному читателю альманахов, но после ссоры с Дитером Эдмунд отправился к Карлотте и таскался теперь за ней по всем большим и маленьким городам Калифорнии, просиживал целые вечера в шестигранной палатке, ждал, когда она закончит петь, выставлять себя напоказ — и груди ее, и живот тяжелели с каждым днем — и собирать монеты, дождем летевшие на сцену. Она танцевала с мужчинами, которые платили, только чтобы чуть прикоснуться к ее губам, и, возвращаясь в палатку, ссып ала деньги в статуэтку индейского духа-качины с отбитой головой. «Ну когда же мы наконец поедем на эту твою маленькую ферму?» — нетерпеливо спрашивала Карлотта, и каждый раз он отвечал: «Как только построят наш дом. Он будет двухэтажный, и на каждом этаже по камину». Он сочинял так убедительно, что сам почти верил в то, что говорил. У холодного очага мирового судьи в городке Салинас они наконец поженились, и он черкнул домашним скупую открытку.

Нет, в сезон январских дождей Эдмунда не было с ней рядом. Он ушел от них и не видел, как плотина, которой они перегородили старое русло, надежно удерживает мощный поток. Дожди все шли, вода поднималась, и Линда, сидя на пустой кровати брата и поглаживая ее неровную поверхность, решила, что будет называть зияющий черный пруд Зигмундова топь.