Пасадена

Я старался двигаться бесшумно, взвел винтовку, глянул в прицел, и тут из-за облаков вышла луна и ярко осветила лицо солдата. Это был самый обыкновенный пехотинец в шлеме с шишаком, закрытым чем-то серым для камуфляжа. Рядом с ним стоял рюкзак грубой, необработанной кожи, к нему он прислонил десятифунтовую винтовку с примкнутым штыком, а лицо у него было такое молодое, что встреть я его в другом месте, то подумал бы, что он играет в войну. Щеки у него пылали, нос был маленький и круглый, точно у овцы. Он неистово кидался на девушку, роя землю черными ботинками. Потом шея у него вытянулась по-черепашьи, губы раздвинулись, он тихо выдохнул, и я понял, что ему стало очень хорошо. Он весь трясся, дрожал, и я подумал — наверное, это у него в первый раз.

Под ним лежала девушка в сарафане с рисунком в душистый горошек. Она была не старше его, но уже имела опыт — это я понял по ее равнодушному лицу. Юбка у нее задралась выше колен, лиф сарафана был безобразно распахнут, оттуда выглядывали маленькие белые груди. Даже в этом жутком положении ее красивое лицо сохраняло достоинство, она твердо сжимала рот, нисколько не кривила лицо. Глаза у нее были открыты, она глядела прямо в лицо солдату, и я заметил, что смелости у нее больше, чем у него, — он не смотрел на нее, весь охваченный удовольствием, а потом все кончилось, как это всегда бывает.

Солдат поднялся и принялся натягивать штаны. Серая шинель тяжело висела у него на плечах. Он был необыкновенно узкокостен, тонок в талии, и меня тронуло, что он тратит свои деньги не на еду, а на эту девчонку, то есть поступает как мужчина, — не все ли мы предпочитаем в первую очередь утолить именно этот голод, а не другой?

Но философствовать мне было тогда недосуг. Мое дело было — убить человека. Он застегивал пряжку, я нажал на спусковой крючок и почувствовал горячее дуновение от пули, полетевшей по дулу. Она быстро и бесшумно вошла солдату прямо в висок, и меньше чем за секунду его лицо прояснилось, как будто ему объявили прощение за все преступления, которые он успел совершить, и он стал похож на счастливого подростка с улыбкой на лице, ни в чем не виноватого.

Это продолжалось недолго. Он повалился замертво, девушка завизжала, вскочила на ноги, склонилась, подбирая порванные чулки, темная фигура в лесу перестала курить, послышались шаги, треск ветвей, девушка снова заплакала, и мужской голос ответил ей по-французски: мол, не плачь, все прошло как надо, им же было хорошо. Я стоял как вкопанный, собирался уже подстрелить и второго немца, но, когда мужчина подошел к девушке, я разглядел, что это Дитер.

Я удивился так же, как вы, твердым голосом велел ему не двигаться, поднялся из папоротников и, когда он заметил меня, навел винтовку прямо ему в сердце. Его руки медленно поднялись, я велел ему отойти от девушки, и он послушался. Я думаю, что сначала он меня не узнал, глаза его беспокойно бегали — он соображал, что делать. Он заговорил по-английски, немецкий акцент вдруг куда-то исчез, он благодарил меня, что я убил солдата, а я прикрикнул, чтобы он замолчал. Девушка всхлипывала, я сказал ей, чтобы она уходила, но она не пошевелилась, и тогда Дитер повторил ей это по-французски. Девушка испуганно посмотрела на меня, как бы проверяя, что я сейчас сделаю — отпущу ее или убью, а Дитер снова повторил, чтобы она шла отсюда.

Она ушла, а я до сего дня помню, как развевалась ее юбка и какие у нее были ноги — сильные, стройные, как у оленя. Дитер так и стоял, не опуская рук и помахивая ими, точно двумя белыми флагами. За плечами у него был мешок с жестянками — погнутыми кружками, щербатыми тарелками, сломанными вилками. Он сказал:

— Этот немец забрал у меня девушку.

Я снова велел ему молчать, сказал, что не слепой и что видел не только, что он приводил девушек, но и что продавал их врагу. Дитер стал возражать мне, что я все не так понял, что темнота была — хоть глаз выколи и что я никак не мог все как следует разглядеть. Но терпение у меня уже кончалось, и я рявкнул:

— Знаешь, что с предателями делают?

Он замахал руками, будто я был не прав; он был настоящий хлюпик, мне никак не верилось, что он творит такую пакость, но я все видел и сказал ему:

— Может, мне тебя прямо на месте расстрелять?

— Как — расстрелять? — взвизгнул он в ответ. — За то, что девку продал? Я здесь, как и все прочие, — стараюсь не сдохнуть. А семья ее, между прочим, сегодня есть будет!