Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.

Смолинская демонстрация долго фрондировала по улицам Никольск-Уссурийска и закончилась тем, что был захвачен ряд милицейских участков и создана «народная милиция». Из Владивостока мы, несмотря на скромность своих сил, выслали туда роту дивизионцев и политического уполномоченного при начальнике губернской милиции т. Г. Лебедева. Отправка этой нашей экспедиции сопровождалась ответной контр-демонстрацией пролетариата гор. Владивостока на выступления каппелевцев в Никольск-Уссурийске. Маленькая группа дивизионцев была окружена многочисленной массой рабочих, работниц и советской интеллигенцией, которые с красными знаменами и революционными песнями проводили дивизионцев до вокзала.

Ночью мы получили сведения из Никольск-Уссурийска от нашего политуполномоченного т. А. Слинкина о том, что генералом Смолиным предъявлено требование к нашей власти: «в интересах восстановления спокойствия и порядка» (который был нарушен самим же Смолиным) передать ему власть и тем удовлетворить требования «народа». Прибытие дивизионцев в Никольск-Уссурийск, понятно, не внесло ничего нового в развертывающиеся события, хотя несколько и продолжило момент окончательного перехода власти в руки контр-революции. 25 мая, под давлением штаба Смолина, председатель городской думы, начальник гарнизона и командированный из Владивостока т. Лебедев подписали приказ милиции и частям дивизиона разоружиться и передать охрану города Никольск-Уссурийска в руки генерала Смолина. Для нас этот факт показался неожиданным тем более, что на этом коллективном приказе значилась подпись и самого Смолина — факт, показывавший хотя бы внешне добровольное соглашение о передаче власти. Этот крайне нетактичный поступок названных товарищей, так сказать, узаконил белогвардейский переворот в Никольск-Уссурийске и фактически предрешил исход события во Владивостоке.

Ночью 25 мая, несмотря на такую ситуацию, мы решили во Владивостоке защищать свои позиции. С этой целью мы предприняли вновь массовые аресты белогвардейских переворотчиков и разоружение их. Если в прежнее время мы не решались врываться в квартиры японских граждан, укрывавших у себя белогвардейских офицеров и были уступчивы в отношении японских домогательств, то теперь, когда все поставлено на карту, пришлось не стесняться ничем. Переодетые в форму милиционеров рабочие проникали в эти квартиры и арестовывали там белогвардейских обитателей. Тайны этих квартир оказались занимательными. В приличной буржуазной квартире, обставленной довольно комфортабельной мебелью, одну-две наиболее просторные комнаты занимает группа офицеров. Тут у них стоят у стены пирамиды для винтовок, патронные ящики, а нередко и пулемет. Вдоль стен в казарменном порядке в один ряд расположены кровати, на которых весь день валяются безработные и вечно пьяные офицеры «русской» армии, лишь по ночам выходящие на улицы «на промысел». В эту знаменательную ночь много было разорено таких безмятежных гнезд, и многие из их обитателей подверглись переселению в менее удобные камеры местной тюрьмы. Японское командование протестовало против наших «дерзких» поступков, угрожало нашему правительству и требовало прекратить наши действия, беспокоящие мирных японских резидентов. Но для правительства стало совершенно ясно, что удовлетворение требований японского командования в этот момент, при сложившейся обстановке, означало бы фактическое наше разоружение и передачу власти белогвардейцам.