Пароль — «Прага»

Олешинский напряженно слушал и чувствовал, что нить, из которой Грейс хочет сплести вокруг него цепь, очень тонка, а поэтому внимательно, неторопливо выбирал место, где бы ее можно было разорвать.

— Война заканчивается, капитан. Мои геологи — деловые люди. Им уже не терпится возвратиться к своему делу. Пршибрам поразил их своим рельефом. Я решился просить вас разрешить этим геологам, безнадежно гражданским людям, пощупать руками интересные места земных недр в Пршибраме, взять пробу на ископаемые и тому подобное. Ведь для опытов и открытий война никогда не была преградой, тем более что она заканчивается. — Грейс улыбнулся и вопросительно взглянул на гостей. — Что вы скажете на это, капитан?

Олешинский удивленно, даже немного пренебрежительно пожал плечами. Он не спешил с ответом.

— Признаю, что я мало понимаю в геологии, но как военный офицер союзной армии должен кое-что уточнить: Пршибрамский район освобожден от фашистов неделю тому назад. Войска генерала Рыбалко, считай, уже вступили в Прагу. А вот в отношении Пршибрамских недр… Скажу вам откровенно, господин полковник, что ваши геологи весьма странные люди. — Капитан наклонился к Грейсу: — Ну какое отношение имею я, офицер Советской Армии, к природным богатствам чешского народа?

— О, не будем вдаваться в политику, — замахал рукой Грейс.

Но в глазах Олешинского уже вспыхнули искорки, и он едва сдерживался, чтобы не отрубить что-нибудь по-партизански. Он жадно затянулся сигаретой и, казалось, не спешил говорить дальше. Все молча ждали.

— А что бы вы, американцы, запели, если геолог нашей державы захотел бы «пощупать» недра вашей страны?

Учитель-переводчик старательно подбирал слова, и чувствовалось, что делает он это не без удовольствия. Он сказал Олешинскому по-чешски:

— Пан полковник надеется, что в Чехии будет править Бенеш, и торопится «пощупать» недра.

Грейс извинился за свою бестактность и просил считать этот разговор частным. Он снова несколько раз благодарил партизан за гостеприимную встречу его офицеров в Пршибраме, задал капитану еще несколько незначительных вопросов и закончил разговор.

Гости поднялись. В этот момент в комнату вошла высокая, сухощавая, горбоносая женщина. Она внесла на подносе несколько наполненных бокалов.

— Пани Хильда — мой немецкий переводчик, — представил ее Грейс, — хочет угостить вас.

Чехи узнали недавнюю хозяйку добржишского дворца.

ВОЙНА ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

Михаил бредил. Какое-то огромное колесо вращалось неумолимо быстро, и он сидел на нем, стиснув зубы, хватаясь руками за спицы, чтобы не упасть в темноту. Потом колесо превратилось в раскаленный диск, который почему-то превратился в автомобиль, мчащийся по необкатанному шоссе. Михаил, словно всадник на лихом коне, приседал, чтобы сохранить равновесие и не вылететь из кузова. Когда он приседал, что-то невидимое вгрызалось в ногу и жгучая боль пронизывала все тело. Только к утру стало легче, и Баранов заснул так, будто провалился в немую бездну.

Проснулся Михаил уже днем. Когда тяжелые веки раскрылись, он долго не мог понять, где он, как сюда попал.

Невысокий белый потолок и тишина вокруг чем-то напоминали родную хату в селе на Житомирщине. Ему даже казалось, что сквозь тишину слышно, как бухает молот. Это работает сельский коваль дядько Петро. Все село на жатве, и по безлюдным улицам разносится: бух, бух. А потом Михаилу показалось, что он слышит чьи-то шаги в комнате. Неторопливая легкая походка… как у матери. Так ходила она, когда хозяйничала утром у печки. Мальчиком он любил, лежа под одеялом, наблюдать за ее подвижной фигурой. Вот мать наклонилась над ним — и что-то прохладное охватило лоб, виски, глаза.

«Мамо», — хочет сказать Михаил, но губы не слушаются.

Михаил напрягся и через силу повернул голову. Прохладная маска сползла с глаз, и он увидел над собой серые, тепло улыбающиеся глаза.

— Нет, нет, так нельзя, — прошептала врач и снова положила на голову холодный компресс.

Лишь теперь Михаил понял, что его ранили и он в госпитале.

— Пить, — попросил он.

Таня поднесла к его пересохшим губам стакан воды.

— Больше нельзя. Нужно потерпеть.

Михаил промолчал, а когда Таня меняла компресс, взял ее за руку.

— Что со мной? — спросил он сурово.

— Ранение легкое, в ногу; пулю вытащили, контузия тоже не тяжелая.

Таня вышла из комнаты и возвратилась с блюдцем, на котором лежала пистолетная пуля.

— Вот, — показала Михаилу.

Он взял металлический обрубок цепкими пальцами, осмотрел и снова бросил на блюдце.

Таня опять вышла и возвратилась не скоро. В госпитале было много раненых, в последнее время она почти не спала, по времени все равно не хватало.

Утром к госпиталю подъехал штабной «мерседес». Манченко вызвал Таню в коридор.

— Как дела у нашего «дипломата»? — спросил он сразу.

— Скоро выздоровеет, — в тон ему ответила Таня. — Сейчас для него главное — спокойствие.

— Хорошо, хорошо, не пойду. Передай, что у нас все в порядке, пусть поскорее в себя приходит.

— Ему передам, что все в порядке, а я сама все-таки хочу знать, как дела.