Пароль «Аврора»

Кажется, его мольбы наконец услышали. Он полетел быстрее. Благодатный, спасительный свет стал различимее. Приближался…

… – Бункерный! Ты охерел?!

Неведомая сила рванула назад.

Рэд. Его не видно, но это он. Странно. Откуда он здесь?.. Тишина и покой никак не вяжутся с командирским непокорным нравом.

– Завязывай, слышь?! Люк, Сашка, Гарик – а теперь ты? Хватит! Очухивайся! Маринка с тетей Аней в три ручья ревели, как тебя увидали. Они думали, тебя гранатой в блин размазало, знать не знали, что Толян с собой уволок, а то бы никогда не бросили! Нельзя сдаваться, слышь? Ты боец, или крючок поросячий?!

… – Бункерный! Что за хрень?!

Новый рывок. Новый голос. Жека… Ну, этот куда угодно пролезет. Для него никогда запертых дверей не существовало.

– Ты на кого подругу свою кидаешь? Она тут три месяца на тебя, как папа Карло, впахивала, с Бункера сбегла – а ты вон чего удумал… Бросай это дело! Не ты первый обгорел, не ты последний. Похуже сгорали – и ничего, выцарапывались…

… – Бункерный, ты почему такая сволочь?!

Олеся. В голосе – недоумение и укоризна.

– Я на тебя сколько сил положила, а ты помирать?!

Его тянут и тянут назад. Спасительный свет все удаляется. Он знает, что стоит лишь перестать слушать, отвлечься от настойчивых призывов – и голоса смолкнут. Стоит сделать рывок, всего один рывок, сказать себе, что не хочет больше, не желает их видеть – и всё! Но почему-то этого не делает. Никак не соберется с силами.

– Кирюша, мальчик мой!

Сергей Евгеньевич… Странно. Он-то как в этой компании оказался?

– Я не знаю, что с тобой произошло. Мне страшно думать, что тебе довелось пережить… Тебе больно, обидно. Ты разочаровался во всем и пытаешься уйти… Мальчик мой, не делай этого. Пока ты жив, есть шансы все исправить. У мертвых таких шансов нет… Помнишь, я говорил: ученый не должен сдаваться! Ученый обязан находить в себе силы, упав, подниматься – и идти, снова и снова, искать новые пути… Если не ты – то кто? Мальчик мой, вернись…

– Кирюша!..

Даша.

– Знаешь, я такая дура была, когда тебя не слушала! У тебя замечательные друзья. Они скакали – долго, по солнцу, чтобы тебя спасти. Они не верили, что ты умер! Они сами обгорели, очень сильно! Мы так спешили сюда… Кирюшенька, пожалуйста…

… – Бункерный!!!

Этот голос – самый отчаянный из всех и самый пронзительный, он перекрыл прочие, и, единственный, звенит теперь в ушах.

– Не смей умирать! Милый мой, хороший! Не умира-а-ай…

***

Вспоминая потом, как всё было, Григорий сам себе казался участником театра абсурда. Сумасшедший режиссер ставил очень странную пьесу.

Выскочившая из реанимации Лара убежала, оказывается, не для того, чтобы забиться в угол и рыдать, она привела с собой Джека.

Тот очнулся недавно – бледный и осунувшийся, едва волочил ноги. Одной рукой держался за Лару, в другой сжимал штатив от капельницы, с покачивающейся на стойке бутылкой. Вынуть из предплечья катетер ни Джек, ни Лара не удосужились.

Гневный вопрос: «Вы с ума сошли?!» – застрял у Григория в горле. Он понял, что никакие окрики адаптов не остановят.

Лара и Джек беспрепятственно приблизились к лежащему Кириллу.

– Ну? – требовательно спросила Лара.

Ах, ну да, – вспомнил Григорий. Парень ведь – эмпат. Очевидно, он здесь для подтверждения диагноза.

Джек, на секунду отрешенно застывший над Кириллом, покачал головой.

– Нет! – снова, со всхлипом негодования, крикнула Лара.

– Что? – в дверях показался Рэд.

Он выглядел еще хуже, чем Джек – ковылял так же, как тот, со штативом в руке, сиреневые губы дрожали, – однако глазами сверкал решительно. Рэда поддерживал незнакомый Григорию худощавый юноша. Замыкала шествие Даша.

– В натуре, отъезжать собрался, – ни на кого не глядя, бесстрастно доложил Джек. – Звук идет, такой… Будто год без продыху по болоту полз. Голодно, жарко, ноги вязнут, мошка жрется – а болоту конца-краю не видать. Обрыдло ему всё.

Лара схватилась руками за лицо и замотала головой:

– Нет! Неправда! Он не умрет!

– Уймись, – одернул Рэд. – Мало ли, что кому обрыдло.

Лара смолкла.

Рэд подошел к Кириллу. Долго посмотрел на него, потом на Джека.

– Жека. Ты болтал как-то, спьяну… Что, вроде, можешь…

– Спьяну и ежик – снежный барс, – отводя взгляд, буркнул тот.

Бессмысленные реплики – на посторонний взгляд. Но Григорий вдруг ясно понял, что адапты сказали сейчас друг другу очень многое.

Джек подобрался. Вместо Лариного плеча оперся руками о край реанимационной кушетки. Оглянувшись по сторонам, позвал:

– Подойдите. Все… Надо, чтоб не один я… Чтобы он услышал. – Скользнул взглядом по Григорию. Требовательно спросил: – А старик ваш где? Евгеньич?

За растерявшегося врача ответила Даша:

– Здесь! Недалеко, в другой палате.

– Прийти сможет?

– Он сам не ходит, в кресле только… Но я привезу! Я сейчас!

Даша опрометью кинулась к двери.

– Дарья!

Григорий вскочил, собираясь метнуться следом. Но путь внезапно преградил худощавый юноша, помогавший Джеку.

Безмолвно вырос в дверном проеме, расставив руки в стороны. Поза выглядела красноречиво.

– Не мешай, доктор, – серьезно попросил Джек.

– Сергей Евгеньевич болен! Что вам от него нужно?