Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Однако сильнее, чем к кому бы то ни было, ревновала она его к Анне Бензен, которую Гордон не видел много лет. Она знала, что его часто встречают на Яффской улице. Он бывал один. Но могло ли это успокоить ее, запутавшуюся в подозрениях? А Гордон стал действительно прогуливаться по Яффской улице. Он несколько лет обходил ее стороной, чтобы не видеть итальянской гостиницы и не столкнуться случайно с Анной Бензен и ее матерью. Как-то он встретил шофера, возившего его из Яффы в Иерусалим, разговорился с ним и узнал, что тот выгодно устроился в большом английском гараже в Хайфе.

— Проводите меня, — попросил шофер.

Гордон охотно согласился, но когда узнал, что тому нужно на Яффскую улицу, остановился в раздумье.

— Мне, собственно, надо туда… в обратную сторону.

Он сказал и устыдился своей слабости. Ладно, он пойдет на Яффскую улицу, еще, пожалуй, рано… в конце концов, дело подождет.

Он увидел витой каменный балкон и два узких, как бокалы, окна. Балкон был пуст, окна заперты. Он проводил шофера, потом еще два раза прошелся по улице — сперва по правой, потом по левой стороне. С той поры он стал ходить на Яффскую улицу ежедневно, но ни разу не увидел ее. Однажды он услышал звуки рояля. В ее комнате играли, и хорошо пел мужской голос. В другой раз он заметил за белой занавесью высокую женскую фигуру и не понял: была ли то Анна Бензен или другая особа. В один день он просидел против ее гостиницы три часа. Наискосок от ее окна помещалась греческая кофейная, где целый день мололи кофе, жарили орехи и играли в нарды и домино. Он заказал три чашечки турецкого кофе, выпил три стакана воды, сыграл несколько партий в домино и даже выкурил под конец трубку кальяна. Балкон был пуст. Тени мелькали в комнате, отгороженные занавесями, и опять нельзя было разобрать, кто же там ходит. С той поры Гордон стал верить, что она придет случайно в кинематограф. Он высовывал голову из будки, разглядывал посетителей. Бензен не приходила. Наконец он не выдержал и во время прогулки по Яффской улице остановился у итальянской гостиницы. Он взглянул на пустой балкон, затем быстро вошел в вестибюль.

— Анна Бензен? — удивился портье. — Она здесь давно не живет. Загляните в контору, может быть, там знают ее новый адрес.

Но Гордон не пошел в контору. Он туда позвонил по телефону через три дня, и ему ответили, что госпожа Бензен поселилась на Греческой улице. Гордон дважды обошел Греческую улицу и, повернув в третий раз назад, столкнулся лицом к лицу с Анной Бензен и ее матерью.

— Здравствуйте, Анна, — тихо сказал он и остановился.

Обе женщины строго прошли мимо него, не ответив на поклон.

«Она не хочет меня знать», — печально подумал Гордон.

Он шел домой и всю дорогу ругал ее про себя: «Ну и черт с ней! Презренная дура! Кокотка!»

Он обзывал ее мысленно площадными словами, потом заворчал на себя: «Зачем ты вспомнил ее, дурак! Так было хорошо без нее. Ты ведь ее забыл, забыл. Остолоп! Не надо было вспоминать!»

В этот вечер Малка некстати набросилась на него с упреками. Она знает, что он ходит на Яффскую улицу. Напрасно он думает, что она дурочка. О, Малка очень хорошо знает, зачем он туда шляется. Почему он молчит?

Она наконец заставила его ответить, но он вздохнул и произнес только несколько слов:

— Ты попала пальцем в небо, Малка.

Она не унималась, и он, чтобы отвязаться, упрекнул ее любовью, которую она питала к Мусе. Она покраснела, и Гордон, давно забывший о статном арабе, снова почувствовал ревность, и, как в первые дни брака, его начала мучить мысль, что у его жены есть от него какие-то тайны. Он пристал к ней с вопросами, полными подозрения, и ей была приятна его ревность. И еще приятно было вспомнить Мусу и благородную его любовь, и тайные их прогулки на Храмовой площади.

Затем все пошло по-прежнему: подруги, Лия, бутылочка кармель, чрезмерный сон. Анна Бензен снова забыта, и Гордон не боится ходить по Греческой улице. Иногда он шагает по правой стороне, иногда по левой и даже не вспоминает, что она живет где-то здесь. Он победил свое прошлое и не думает о том, что может с ней встретиться, а если бы и увидел, то равнодушно прошел бы мимо.

Как-то возвращался домой, остановился на базаре. Инвалид-немец продавал «Историю искусств» Муттера. «Куплю», — подумал Гордон.

Спросил цену. Сперва пожалел денег, потом все же приобрел два толстых тома. Дома перелистал книги, с восторгом вглядывался в черные репродукции с картин Рубенса, Тициана, Рембрандта, Гольбейна, Тинторетто… в сотни упоительных репродукций. Влюбленными глазами, как и прежде, остановился на миниатюрах Бенвенуто Челлини, и ему захотелось вернуться к работе. Он приготовил материалы, но лень одолела, и оливковое дерево осталось необструганным. «Я не живу — я гасну», — говорил о себе Гордон.