В атмосфере пивного зала есть нечто дарующее успокоение самым возмущенным чувствам. Густой аромат спиртных напитков, веселый гул голосов беззаботных клиентов, спорящих о погоде, правительстве, королевской семье, собачьих бегах, налоге на пиво, боксе, религии и цене бананов, – все это целительнейший бальзам для оскорбленной души. Еще на пороге «Гуся и пикулей» Арчибальд тотчас вновь ощутил благоволение ко всему сущему.
Он понял, что допустил ошибку, позволив одному неприятному дитяти омрачить его отношение к Массам. Скорее всего мерзкий мальчишка ни в каком смысле не был представителем Масс. Почти наверное, заверил он себя, маленький поганец пользуется здесь всеобщей нелюбовью, если вообще ист-ботлтонский эквивалент высшего света уже не подвергнул его остракизму. Судить о распятом пролетариате по этому дитяти было бы равносильно тому, чтобы посетить Мейфэр и составить мнение обо всем Уэст-Энде после встречи с кем-то вроде Кларенса Сально, репортера «Отличной отравы».
Нет, к Массам у него претензий не было. Вновь его сердце облилось кровью от сострадания к ним, и ему показалось, что для облегчения их участи он может хотя бы угостить их представителей в зале. С этой гуманной целью он подошел к стойке и, воскресив в памяти все фильмы о Диком Западе, скомандовал личности без пиджака за указанной стойкой:
– Залейте им зенки!
– Чего-чего? – спросил беспиджачный.
– Залейте им зенки. Пусть джентльмены назовут свою любимую отраву.
– Не понимаю я вас, – сказал беспиджачный.
– Черт побери, – сказал Арчибальд, немного уязвленный, – это же проще простого. Я хочу, чтобы эти распятые ребята выпили со мной. Обслужите присутствующих горячительным и запишите на меня.
– А! – сказал беспиджачный. – Теперь ясно. Теперь понимаю.
Зал мигом облетела весть, что среди них обретается благодатный источник в человечьем обличье, и она произвела на собравшихся там положенное впечатление. Их уже разбушевавшееся дружелюбие забушевало еще больше, и Арчибальд, как устроитель пиршества, вскоре оказался в центре компании, окружавшей его горячей любовью. Они все, казалось, ждали от него решающего приговора по любой из обсуждаемых тем, и с каждой минутой его высокое мнение о Массах становилось еще выше. Молодой человек, который обычно вообще не находил среди своих знакомых таких, кто желал бы ознакомиться с его точкой зрения на то или на это (члены клуба «Трутни», стоило ему открыть рот, начинали настаивать, чтобы он засунул туда носок, и поглубже), конечно же, просто купался в столь непривычном уважении. В Массах, мнилось ему, он обрел своих духовных собратьев.
Мадам Рекамье и все прочие хозяйки знаменитых салонов былых времен поняли бы его чувства, известные им по собственному опыту. Они-то знали, как приятно блистать в самом фокусе избраннейшего общества. Первые полчаса в зале «Гуся и пикулей» были, думается, самыми счастливыми в жизни Арчибальда.
Этим честным ребятам словно бы страстно хотелось показать ему, что они видят в нем не только душу компании, но и великий ум. Осушая и наполняя свои сосуды за его счет, они впивали каждое его слово и видели в нем непререкаемого арбитра своих маленьких споров. Не успевал он успокоить одного, что дождя, конечно же, не будет, как уже заверял другого, что правительство хотя и состоит из набитых дураков, но в целом полно благих намерений. Человеку в кепке он объяснил, как полагается обращаться к герцогине на дружеском чаепитии, а человека со сломанным носом вывел из заблуждения относительно апостолических претензий абиссинской церкви.
Каждый его вердикт вызывал возгласы одобрения и согласия, а в промежутках тот или иной поклонник наполнял свою стопку или кружку с занесением в счет Арчибальда, чтобы выпить за его здоровье. Мой племянник описывал мне эту сцену опять и опять, и при каждом новом описании я все более ясно улавливал в происходившем сходство с трапезами любви первых христиан.
Но самому приятному времяпрепровождению приходит конец, и Арчибальд решил, что наступает момент покинуть зал. Как ни нравились ему эти страждущие типусы в Ист-Ботлтоне, имелись и другие страждущие типусы, и будет только справедливо, если он и им подарит немножко счастья. И потому, угостив всю компанию на прощание еще раз, он попросил счет и, опустив руку в карман, извлек ее оттуда пустой. В кармане бумажника не оказалось. Предположительно, оплачивая булку, он оставил его на прилавке булочной, а булочник, один из тех сильных молчаливых мужчин, благодаря которым англичане приобрели во всем мире репутацию людей сдержанных, не счел нужным указать ему на его забывчивость.